Заключение

Фашизм был сломлен. Его столица вместе с многими другими германскими городами лежала в прахе. Над руинами клубились черные облака дыма и гари. И уцелевшим людям, деморализованным и потрясенным, с трудом выходившим теперь из подвалов, убежищ и оглядывавшимся вокруг, предстояло осмыслить все, что произошло и теперь сразу становилось историей.

Миллионы и миллионы убитых, искалеченных, изуродованных, потерявших всех и все, крах всех иллюзий, надежд, полная опустошенность, Европа и Германия, затопленные кровью, в развалинах. Тотальное поражение, безоговорочная капитуляция — таким стал результат господства фашизма. На все времена человечество получило трагические доказательства того, к чему приводит попытка призвать к власти правоэкстремистские террористические силы и попытаться с их помощью разгромить демократию, остановить и повернуть вспять исторический процесс. Приговор, вынесенный народами фашизму, был исполнен. Антигитлеровская коалиция доказала, что могучие силы, совместно выступающие против фашизма, неизбежно сокрушают зло. Советский народ сыграл решающую роль в достижении этой победы¹.

Возникновение в начале 20-х—середине 40-х годов феномена фашизма поставило перед человечеством массу вопросов, ответы на которые актуальны и поныне.

Оказалось, что в XX столетии ни величайший взлет науки и техники, ни достижения культуры и цивилизации, ни невиданное развитие индустриального производства не могут уберечь человечество от возникновения в самом центре Европе чудовищных террористических режимов, которые способны двинуться по пути всемирных завоеваний и всеобщего уничтожения. Этот феномен — одно из самых потрясающих противоречий нашего времени.

Картина разрушений Европы 1945 г., 50 млн. погибших, страдания еще сотен миллионов — и все это с помощью оружия. Не является ли этот опыт предупреждением о том, что станет с человечеством, если подобное произойдет снова?

Однако вопрос о том, может ли подобное произойти или нет, не тема для рассуждения о свойствах человеческой природы. Только поверхностные историки и социологи, которые видят начало и конец всему в личности Гитлера и его подручных, могут думать, что все дело в «дьявольской природе» характеров небольшой группки людей. В чем же корни фашизма?

В XX столетии, как в начале его, так и сейчас, идет стремительное изменение общественных отношений. Никогда в прошлом они не представляли собой столь колоссальную величину революционного порядка, определяющую облик мира.

Фашизм — порождение контрреволюции XX в. Он — проявление крайней реакции империализма на подъем демократического и рабочего движения, когда оно ставит перед собой задачу создания нового общества — социализма. Когда позиции капитализма колеблются под напором социальных изменений, наиболее экстремистские фракции буржуазного общества пытаются найти выход из противоречий, призывая к себе на службу самый реакционный опыт прошлого. Фашизм возникает тогда, когда победу в империалистической конкурентной борьбе ищут только на старых путях завоеваний. Когда внутреннее общественное устройство не мыслится в иных формах, кроме классовой диктатуры монополистического капитала, подавления, разложения и уничтожения левых сил. Когда расизм, шовинизм, террор возводятся в ранг государственной доктрины, давая стимулы автаркии власти внутри, войне и агрессии вовне. Когда военной силе отдается абсолютный приоритет среди других средств политики. Капитализм, теряя свои мировые позиции, хватается за военную силу как за главное средство социального спасения.

Фашизм — явление интернациональное. Но почему все-таки в наиболее полном виде он проявил себя в Европе? Потому, что именно Европа была центром международного рабочего, демократического, революционного движения. Именно здесь развился марксизм, впервые победил социализм. И реакция справа на эти явления оказалась наиболее сильной. Именно здесь возникали наиболее сокрушительные военные кризисы с самыми трагическими последствиями, а военно-феодальные пережитки имели глубокие исторические корни.

«Классические» формы фашизма, т. е. итальянский и германский, появились в совершенно определенных исторических условиях. Они возникли как ответ империалистической системы на развитие коммунистических партий, объединившихся в Международное Товарищество Рабочих — Интернационал, как реакция на эпоху бурь и революций, на создание первого в мире социалистического государства. Германский и итальянский фашизм возникли, когда мир потрясали революционные взрывы, ставшие следствием победы Великой Октябрьской социалистической революции, т. е. когда Европа оказалась перед реальной перспективой ослабления капиталистической системы. Фашизм стал одной из наиболее острых форм противодействия этому процессу.

Общеизвестно, что фашизм «классического» типа, который установился в Италии и Германии между двумя мировыми войнами и был сокрушен во второй мировой войне, безусловно, не представлял собой единственную форму фашизма. В ином виде он существовал в Испании, Португалии и т. д. Под напором антифашистских революций, демократических сил в национальных и международных масштабах он был заменен буржуазным демократизмом.

«Классические» фашистские режимы свергались освободительной борьбой внешних и демократических внутренних сил. Внешние — играли решающую роль, ибо одним из главных слагаемых фашистских программ была военная агрессия вовне. Фашистские режимы типа испанского, португальского распадались под воздействием главным образом внутреннего революционно-освободительного демократического процесса.

Трагический германский опыт дает возможность высветить наиболее типичные черты фашизма как системы. Во внутриполитическом плане — абсолютный антидемократизм, антикоммунизм и антисоциализм во всех самых крайних формах. Тотальное подавление левых сил и организаций. Полное отрицание классовых и социальных начал, подмена их расовой доктриной также в наиболее экстремальных проявлениях. Общественно-политическая структура, основанная на строжайшей иерархии феодального типа с «правом» террористического господства вышестоящих. Абсолютная диктатура при обязательном наличии «вождя», наделяемого сверхчеловеческими свойствами, что служит формой социальной «страховки» всей пирамиды власти. Две главные формы обеспечения функционирования системы — насилие и тотальная пропаганда.

Во внешнеполитическом аспекте — военная агрессия всемирного масштаба с центром всех усилий против Советского Союза. Война облачается в философские одеяния «неизбежности борьбы рас за существование» и за «жизненное пространство». Мировая гегемония «высшей расы» как конечная цель сочетается с перенесением на завоеванный мир общественных форм, установленных внутри фашистской системы.

Из фашизма как явления нельзя изымать какие-то отдельные части. Антикоммунизм присущ фашизму. Терроризм, расизм тоже. Без них он теряет свою суть. Сами по себе терроризм и расизм, например, только элементы фашизма. Но в обществе, где появляются такие элементы, существует опасность скатывания к «подлинному» фашизму.

История фашизма, как и всякая история, это летопись людских дел. Те, кто сотворил эту общественную систему, были пленниками догм, возникших в особых условиях, вследствие потребностей определенных социальных групп. Они вызвали ту человеческую селекцию, в результате которой на вершинах власти оказались фанатики-монстры, присвоившие себе право действовать «от имени великого народа». Они тоже представляли собой итог определенных сторон истории, от которых нельзя уйти и которые в огромной степени определяли ход европейских событий многих десятилетий, ибо юнкерская феодально-военная каста, интегрированная в империализм, не могла не повлиять на его развитие.

Двадцатое столетие обозначено небывало резкими контрастами политической жизни. Революционное изменение мира, доходящее до крайних пределов обострение социальных противоречий, экономические кризисы, периодически потрясающие капитализм, порождают то здесь, то там приход к власти правых консервативных групп, а иногда — диктаторских, экстремистских режимов. Какие бы диспуты ни шли вокруг фашизма, какие бы дебаты ни проводились в его защиту, как бы ни оценивали на Западе Гитлера и его присных, для нас непоколебимо ясно: приход к власти правых, террористических сил в Германии 30-х годов был трагедией Европы и всего мира. И не может быть иной оценки: у власти в одной из самых цивилизованных стран смогла оказаться группа «самых обычных» действующих лиц, которых общественная система, контрреволюционность, догматизм и собственная злая воля превратили в мерзавцев, подлецов, террористов и убийц, абсолютно лишенных морали и самого элементарного понимания истории. И такое оказалось возможным в XX в. с его величайшим интеллектуальным прогрессом как итог до предела обострившихся классовых противоречий.

Германская история 20—40-х годов — трагическое доказательство хрупкости буржуазной культуры и гуманизма, когда до крайних пределов разжигаются мифы о легком достижении социального господства и обогащения. Ведь если отбросить словесную шелуху, то нацисты увлекли за собой значительную часть немецкого бюргерства теми же «идеалами», что двигали нарождавшейся буржуазией на той ранней стадии капитализма, которую называют первоначальным накоплением. Будь то истребительные походы конкистадоров или превращение Африки в землю, поставляющую рабов, или смертный приговор, вынесенный испанскими правителями всему народу Нидерландов, или обещания «лучшей жизни» за счет других, т. е. чисто буржуазные «ценности», без каких-либо сдерживающих начал. Пропагандой и террором нацизм получил на определенном этапе массовую поддержку. Но она оставалась только в пору успехов. И рассыпалась в прах во времена неудач и поражений. Фашизм лишь вновь доказал, как прибыль, накопление, социальное господство способны прорвать пленку даже самой высокой буржуазной культуры и разжечь низменные инстинкты и методы.

Они называли себя «революционерами». Они были ими в той же мере, в какой инквизиторы XVI в. — защитниками «чистоты мировоззрения». Но они замахнулись прежде всего на социализм и от его же руки погибли. История раньше или позже, но неизбежно разоблачает обманы. Потребовалось не слишком много времени, чтобы «национал-социалистская революция» стала объектом проклятий, насмешек и раскаяний, ее вдохновители сгинули, а их прах развеялся по ветру.

В истории пролито Много крови. И в целях справедливых, и в целях неправедных. На эти примеры ссылаются те, кто сейчас как-то оправдывает фашизм. Безмерное невежество в понимании исторического процесса! Ведь XX век — век особый. Он мстит тем, кто очищает путь войне, кто считает, будто и теперь можно повторять те агрессии, которые оказывались успешными в прошлые века. В XX в. ни одна из генеральных «проб силы» не приносила успеха их зачинателям, а вела их к катастрофе.

Намерения создавать в XX в. путем завоеваний новые всемирные «империи Карла Великого» обречены на провал. Безмерное невежество, авторов подобных попыток заключено в абсолютном непонимании ими классовых и социальных сдвигов, происшедших в мире, новой творческой силы народных масс, их сознательности и политической воли, в переоценке возможностей военно-силовых методов политики и многом другом.

Ясно одно: тот, кто в XX столетии отстает в политическом мышлении от требований века, обрекает себя на гибель. Так и произошло с фашизмом.

Каждая эпоха удивительна для ее современников. Им часто представляется, что достигнут предел. Если не всего, то очень многого — технологии, развития вооружения и т. д. Но проходит время, и оказывается, что все это лишь этап на пути к дальнейшему. И следующее поколение порой с улыбкой снисхождения взирает на удивления и страхи предшественников. Мог ли современник Тридцатилетней войны думать, что когда-нибудь в Европе может произойти что-то еще более ужасное?

Важный урок истории заключается в том, что господствующие классы очень часто плохо осознавали возможные последствия своих действий.

Главные виновники обеих мировых войн не имели ни малейшего представления о социальных последствиях совершаемого ими. Они даже не задумывались о том, что их политические и военные решения, которые они считали правильными и мудрыми, на самом деле были самоубийственно авантюрными. Они почти не задумывались, что эти решения приведут к чему-то другому, чем военные битвы и военная победа. И уж конечно они, даже при самом пылком воображении, не могли себе представить, что на финише их ждут социальные революции, глубокие преобразования мира, их собственная гибель где-то в подвалах какого-нибудь «фюрербункера».

Помимо прямых захватнических планов, свою роль играло осознание господствующими классами надвигающегося нового социального преобразования мира.

Это осознание владело власть имущими и в 10-х, и в 30-х годах почти во всех капиталистических странах, пусть в разной форме. Перед первой мировой войной — это прямые опасения нового революционного взрыва в России, нарастания левых, демократических сил в Германии, национально-освободительного движения, угроза распада искусственной империи в Австро-Венгрии, рост неустойчивости многовекового колониального господства Англии и Франции. Перед второй мировой войной — это всеобщая боязнь победившего социализма, коммунистического, рабочего, национально-освободительного движения. Обе войны стали самым крайним средством борьбы реакции против раздвигающихся горизонтов человеческого сознания и разума. Против бесконечного расширения человеческого творчества в его стремлении преобразовать общественные отношения.

И вполне закономерно, что те, кто начинал обе мировые войны, сделали чудовищно гипертрофированную ставку на силу и на ее носителя — милитаризм. Считали, что он может решить и в XX в., как в прошлые времена, все проблемы.

Перед первой и второй мировыми войнами в странах, их развязавших, милитаризм в своем политическом мышлении представал чем-то явившимся из феодальной эпохи. Те же представления, такие же понятия, категории, то же непонимание меняющегося мира, новых социальных отношений. А отсюда — прямо-таки фантастические просчеты и в своей, узковоенной сфере. Здесь и упорно повторяющиеся попытки всемирных завоеваний путем молниеносных походов, как будто, окружающий мир состоял не из могучих государств XX в., а из феодальных княжеств Священной Римской империи. Здесь и непонимание свойств нового оружия. Не в том смысле, как стрелять (это они знали), а в гораздо более широком плане.

Рост могущества оружия в XX в. приобретал все больший социальный, политический, психологический эффект. В оружии нельзя было теперь видеть только средство убийства. Повышая свою силу, оно стало само по себе приводить к удивительным результатам, стало причиной таких социальных противодействий войнам, что, несмотря на свой гигантский рост, ограничивалось в решающем — в своих политических возможностях.

Опыт нашего столетия, как мы уже говорили, неопровержимо свидетельствует, что ни одна крупная военная агрессия не достигала тех целей, которые ставил перед собой агрессор. Происходило это потому, что в XX в. «большие войны» стали отнюдь не только и даже в известном смысле не столько военным явлением, но грандиозными общественными, классовыми, политическими, социальными, в конечном счете общечеловеческими событиями. И все связанное с ними, включая возникновение, результаты и последствия, решалось прежде всего в этой очень сложной сфере. Мы повторяем: путь агрессии, на который стал фашизм, неминуемо вел его к гибели.

Происходило это и потому, что в XX в. никто в политике не может уповать лишь на силу. Уровень промышленности и технологии, примерно сравнимый для всех развитых государств,. обеспечивает этот контрбаланс. Развитие производительных сил, технологии, средств сообщения достигло такого уровня, когда любые надежды агрессора создать перевес военных сил и этим достигнуть успеха обречены на провал. Другая сторона имеет возможность путем широкой мобилизации ресурсов нейтрализовать его усилия. Отсюда следует, что агрессия крупного масштаба в XX столетии — это безумие и самоубийство. Поэтому поиски политических решений любых противоречий и кризисных ситуаций должны в XX в., безусловно, преобладать над военными решениями.

В XX столетии намерения агрессоров путем крупных войн добиться своих политических целей обречены на неуспех и потому, что ущерб, причиняемый войнами, становится все выше по сравнению с политическими выгодами.

Мировые войны были катастрофичны причиняемым ими ущербом человечеству и плодам его труда. Это вызывало колоссальные силы общечеловеческого протеста. Поэтому, говоря словами Ленина, «революция душила войну».

Могущество оружия все время возрастало. Стирались различия между фронтом и тылом. Когда в начале века «дальнобойными» считались орудия, стрелявшие на 10 км, фронт был «где-то далеко». Во второй мировой войне авиация расширила зону фронта на сотни километров. В войну втягивались народы. В конце столетия появилась угрозу, что «фронтом» станет вся Земля и уничтожение грозит всему человечеству. «Восстание против войны» становится всеобщим.

В сфере политики мира и войны мир стоит перед двумя громадными изменениями: перед новым этапом технической революции и перед необходимостью всеобщей выработки совершенно нового мышления в сфере политики мира, войны, безопасности.

Для милитаристов и империалистических фанатиков вооружений соблазнов становится очень много. Их открывает современная технология. Нет оснований думать, что технологическое развитие остановится. Ученые и инженеры знают свое дело. Они способны предлагать все новые и новые средства уничтожения, все более изощренные, основанные на пока еще лишь предполагаемых, невиданных технологических открытиях.

Дело не в том, что остановится этот процесс. Дело в том, будут ли новейшие открытия использоваться прежде всего для создания средств сверхуничтожения или удастся замедлить или приостановить хотя бы на отдельных направлениях это развитие. С тем, чтобы направлять достижения человеческого гения в иную сторону, нежели производство все новых, фантастических орудий войны.

Это и должны сделать реалистическая политика и силы общественности. Только разум способен в конце концов доказать, что военная мощь не является больше средством решения политических споров, политических проблем. Назрела необходимость глубокого преобразования политического мышления в мире.

Во все прошлые времена искусство политики заключалось, в частности, в том, чтобы максимально использовать достижения науки и техники для создания превосходства в средствах уничтожения для новой войны. Ныне искусство политики состоит не в превосходстве, а в равенстве, в уменьшении военной опасности, в том, чтобы избежать войны. Весь опыт XX в. показал, что никакие военно-технические революции, никакое сверхновое оружие не могут изменить закономерный ход истории.

Один из уроков всего рассмотренного в этой книге состоит также и в следующем. Катастрофой для человечества становится, если у власти современного буржуазного государства оказываются лидеры, руководствующиеся принципами прошлого. Просвещеннейший XX век дал сверхубедительные примеры тому.

Когда мы размышляем над самым катастрофическим явлением человеческой истории — второй мировой войной в контексте всего опыта XX столетия, то видим, сколь громадным образом возросла значимость политики в системе общественных отношений вообще. Было бы неверно недооценивать ее в прошлом, не видеть ее сугубо классового содержания всегда и во все времена.

Но XX век дал политике возможность опираться на небывало могущественные средства уничтожения, свойства которых нарастали взрывоподобно. На грандиозный рост производительных сил и международных хозяйственных связей. На новые экономические возможности и революционно нарастающие научно-технические потенциалы. И — на необычайно возросшую творческую роль народных масс.

В эту новую эпоху фашизм стал повторять отжившие методы прошлых веков, действуя так, будто мир не изменился коренным образом. Гитлеризм был самым крайним, сверхреакционным проявлением «исторического творчества» тех кругов империализма, которые считали, будто история остановилась. И что методами, повторяющими далекое прошлое, можно изменить социальное развитие в мире. Но история отомстила за нарушение своих законов.

Преступность фашизма доказана и осуждена. Жизнь постоянно идет вперед и диктует новые проблемы. Меняются поколения, и каждое имеет свои интересы, свои подходы и превносит новое и новое в картину мира, которая никогда не бывает застывшей. И так бесконечно.

Однако есть память истории. Она, бывает, надолго врастает в сознание.

9 мая 1945 г. окончательно рухнул гитлеровский режим. Было разгромлено самое реакционное, самое агрессивное порождение империализма.

Мир глубоко изменился после разгрома фашизма, и темпы его изменений будут убыстряться. Для международной политики в этом динамичном мире возникают новые императивы. Главные из них, в свете истории и будущего, по-видимому, таковы. В отношениях между государствами разных общественных систем войны стали абсолютно неприемлемым средством решения политических проблем. Никто не должен стремиться к военному превосходству над другим. Политическая воля к миру должна в любых ситуациях безусловно, господствовать над старыми, традиционными устремлениями к силовым методам политики.

Это лишь часть истин нашего времени. Они предельно очевидны. Их весомость определяется в том числе и тяжким опытом истории. Социализм следует этим принципам с абсолютной убежденностью, с той активностью и страстностью, с которой он в те незабываемые годы боролся с фашизмом.

Войны — явление социальное. Чтобы изучать их, надо исследовать прежде всего политику классов, цели и поведение людей, общественных групп, их интересы, стремления, психологию, борьбу друг с другом и т. д. Иными словами, на первом месте стоит политика. Только таким образом можно сделать вывод о степени правомерности и моральной оправданности применения силы. Если существовала добрая политическая воля или даже если срабатывал простой инстинкт самосохранения, исторически не неизбежный конфликт останавливался на каком-то поворотном пункте. Вполне очевидно: быть миру или войне — зависит в конечном счете от разума людей, от степени понимания ими, к чему все может привести.

Была ли гонка вооружений первопричиной войн, их возникновения? В общем и целом, как показывает изучаемый нами опыт, — нет. Зачастую лишь казалось, что она вызывает войны. Главный вопрос — пустить оружие в ход или держать про запас, угрожать им или отправить на склады — решала, как правило, политика — и только она.

Но, конечно, было бы ошибкой недооценивать порой громадную «стимулирующую» роль гонки вооружений. Она может создать атмосферу «соскальзывания к войне». Если у кого-то чесались руки, то сознание собственного военного превосходства и могущества добавляло решимости. Известно давным-давно, что существует взаимодействие между захватнической политикой, экономическими возможностями, милитаризмом, военной технологией и вооружениями. Одно влияет на другое, обусловливает друг друга. Гонка вооружений, отражая совершенно определенную политику, влияет на нее. Она отравляет политическую атмосферу, нагнетает напряженность, подрывает доверие. Она способна и подтолкнуть к конфликту, когда генералы убеждают своего короля, императора или фюрера, какой он могущественный и как легко может победить всех врагов. История германского фашизма и японского милитаризма дает тому яркие примеры. Она свидетельствует и о том, что лидеры милитаризма, которым, казалось бы, полагалось все знать о войне, на поверку толком вовсе ее не знали. Вернее, хорошо зная свое ремесло в узких рамках, оказывались банкротами, когда дело шло о войне в целом.

На Западе нередко пишут, что германские генералы отговаривали фюрера от тех или иных решений, старались убедить, что лучше бы не так, а иначе, т. е. наступать не здесь, а где-то там, или вообще пока не наступать. Критиковали его намерения. Вероятно так и было, т. е. те или другие генералы отговаривали, убеждали и, может быть, критиковали.

Но дело-то в общем в другом: кто-то может быть в чем-то не согласен, но если он поступает вопреки своему несогласию, то это мало кого интересует. Он все равно соучастник. Стратегия Гитлера — это и стратегия его генерального штаба, и генералов, и всех и всяческих военных мудрецов, которые после войны говорили: «А я думал иначе». Но когда фюрер решил, что может все, то генералы стали делать это «все». И они стали тем же самым, что их фюрер.

Фашизм и милитаризм — особая тема. Они родственны, питают друг друга. Их классовые, социальные корни одинаковы. Конечно, фашизм понятие более широкое. Но он немыслим без милитаризма. Он, как правило, зарождается в недрах ультраправых военных кругов или опирается на них, перенимает структуру милитаризма, его принципы, идеи, психологию, методы, пропаганду и перемешивает их со своей экстремистской философией и политической программой. Гитлер, Муссолини, Франко, Пиночет, «черные полковники» и т. д. — все они либо вышли из среды военных экстремистов, либо сделали ее своей опорой. Чаще — и то и другое.

В наиболее «крайней», обостренной форме связь фашизма и милитаризма проявлялась во времена военных кризисов и катастроф. Всеобщая милитаризация первой мировой войны, картины массового уничтожения людей «индустриальными методами» в этой войне придали «классическому» фашизму тот облик, который возможен, когда делают вывод, что жизнь отдельного человека ничего не стоит, что массовое уничтожение «низших рас» правомерно. Без учета той психологической атмосферы чудовищной милитаризации, которая охватила Европу конца прошлого—начала нынешнего столетия, и, по словам Энгельса, «пожирала Европу», невозможно правильно понять «духовные истоки» фашизма. Гитлер был фашист. Но он был и милитаристом до мозга костей.

Завершая эту книгу, мы хотели бы отметить, что на Западе в послевоенное время периодически возрастает интерес к личности Гитлера. Причины этих, так сказать, «гитлериад», конечно, в гораздо большей мере политические, чем просто чье-то желание разобраться, кто же правил Германией в то достопамятное двенадцатилетие. Есть на Западе люди — их, конечно, меньшинство, но они бывают довольно активны, — которые хотели бы «примирить» новое поколение с тем, что ушло во тьму, представить Гитлера «сильной личностью», поставить его в один ряд с выдающимися деятелями германской истории.

Когда мы разбираемся в приемах «очеловечивания» нацистских лидеров, то удивляемся порой мелочности доказательств и поверхностности рассуждений. Пошлейшее выискивание деталей быта и интимной стороны жизни, отвратительные рассуждения вроде того, что Гитлер был «великим и простым, как ты и я» и т. д. — все это казалось бы наивным, если не было бы столь опасным.

Попытки примирить людей с самой ужасной личностью XX столетия — это моральный и политический вызов многим народам, включая, безусловно, немецкий. Никто не станет возражать против стремления историков воссоздать картину прошлого, какой бы мрачной она ни была. История не имеет права отворачиваться даже от самых отталкивающих картин. Но есть этические, научные границы и нормы. Они не позволяют бесцеремонно превращать историю в инструмент консервативной политики сегодняшнего дня. Для абсолютного большинства современных людей и будущих поколений безразлично, был ли этот преступник и массовый убийца вегетарианцем, любил ли собак и музыку Вагнера. Гораздо важнее выяснить до конца, почему он смог оказаться у власти и кто позволил ему совершить то, что он совершил?

Мы пытались в этой книге, вслед за многими авторами, в какой-то мере ответить на подобные вопросы. Они бесспорно будут еще долго предметом изысканий в свете дальнейшего опыта и новых данных. История — не простое воспроизведение фактов вне потребностей времени. Движение жизни ставит все новые проблемы не только перед современностью, но и в сфере понимания прошлого. А сейчас темпы этого движения велики, как никогда. Время отсеивает плевелы. Уводит в сторону детали. История раньше или немного позже все ставит на свои места.

Что касается «феномена Гитлера», то главное уже давно ясно. Никакие попытки «перекрашивания» уже написанной историей картины не изменят истинного облика фашизма.

Гитлер, как мы видели, появился на переломном историческом этапе глубоких кризисов капиталистического общества. Он возглавил самые террористические силы реакции, направленные на сдерживание социальных изменений мира. Он вторгся в политическую жизнь при совершенно определенных обстоятельствах готовящегося сплочения контрреволюции против сдвига влево в Германии и Европе после первой мировой войны и Великой Октябрьской социалистической революции.

Что стоила республика в стране, где господствовал неукрощенный милитаризм, где подлинная власть оставалась в руках всемогущих промышленных и финансовых магнатов, руководивших за кулисами «большой политикой», войной и миром?

Им нужен был диктатор, который смог бы привлечь к их политическим доктринам массы людей. Они разглядели в Гитлере и его нацистах именно то, что им было нужно. Да, он обладал динамизмом, террористической волей, абсолютной беспринципностью (нельзя считать «принципы» гитлеровщины моралью в общечеловеческом понимании), готовностью к массовым преступлениям во имя «цели», способностями агитатора-демагога. Это и требовалось тем, кто его призвал.

Мы напоминаем обо всем этом лишь для того, чтобы подчеркнуть, насколько неправильно, антиисторично и в конце концов антисоциально через много лет после фашизма уводить его историческую проблематику в дебри малозначащих деталей, затушевывать главное. Только при таком подходе история может стать одним из мощных средств спасения человечества от повторения чего-либо похожего в будущем.

Именно изучение истории фашизма позволяет убедиться, что тот, кто становится на этот путь, обрекает себя с самого начала. «Никогда не уступать, никогда не капитулировать» — повторял Гитлер. А что он мог говорить иное? Его дело было проиграно с самого начала и отступать было действительно некуда. Мир шел неумолимо вперед, а он со своими нацистами хотел тащить его назад.

Само собой разумеется, фашизм — это не Гитлер. Общественная система не может воплощаться одним человеком. Если было бы иначе, то после выстрела в «фюрербункере» уже никто мог бы не опасаться рецидивов прошлого. К сожалению, это не так. Минувшее не исчезает бесследно. Связь современного с прошлым такова, что редко позволяет начинать новое сразу с чистого листа. История осудила прежде всего систему, которая могла выдвинуть на вершину власти преступников. Не будь этой системы, они, вероятно, пропадали бы в безвестности или находились там, где им полагается. «Жизнь народов не вмещается в жизнь нескольких людей», — пишет Л. Толстой. Известно, сколь часто приговоры истории приводятся в исполнение отнюдь не сразу. И какие делает она повороты и зигзаги. И какой дорогой ценой удается поставить последнюю точку. Все это так. Но все равно история неумолима. Методично как таран пробивает она крепостные стены устаревших общественных систем и понятий, сметает сопротивляющихся, даже самых упорных фанатиков, которые «никогда не уступают и не капитулируют».

Нет, ни одна из мелких задач, поставленных перед собой авторами «гитлериад» не заслуживает серьезного внимания. Их «героя» ни в коем случае нельзя поставить даже сколько-нибудь близко к ряду выдающихся лиц германской истории. Гитлер был антиличностью.

Может быть в чем-то правы те, кто видит в Гитлере черты полководца? Порочность военной политики фашизма доказана его тотальным военным поражением. А после него — тысячи раз историками, писателями, исследователями стратегических вопросов.

В широком плане иррационализм военной политики фашизма становился очевидным с того самого момента, когда Гитлер втянул свой рейх в мировую войну и, конечно, особенно когда напал на Советский Союз.

До нападения на Польщу он боялся мировой войны. Старался ее избежать, не был к ней готов. Образы 1918 г. стояли перед его глазами. Он страшился втягиваться в борьбу с Англией и упрекал кайзера за такую ошибку. Но после успеха в Западной Европе он решил, что может все. Он стремился к безусловному господству в Европе и, если все пойдет как надо, то и в других районах мира на Ближнем и Среднем Востоке, в Африке, даже в Америке. Словом, Германия должна стать великой империей. Рейх будет державой, подчиняющей себе многие народы и диктующей всемирные дела.

Конечно, это не значило, что надо завоевывать всех и повсюду. Ведь имелись друзья и союзники, с которыми следовало делиться: Японии — все восточнее 70-го меридиана, Италии — все южнее Альп, т. е. Средиземноморье.

Но сердцевиной его стратегии, как мы знаем, оставалось завоевание Советского Союза. Все геополитические, экономические, «философские», военные и другие интересы сходились именно в этом пункте. И вся порочность, все безумство его стратегии, как мы пытались показать, тоже сосредоточились здесь.

Анализ «гитлеровской стратегии» разбивает вдребезги любые попытки увидеть в фюрере «полководца». Он не понимал ни расстановки мировых сил, ни общих тенденций исторического процесса, ни своих, ни чужих возможностей. Хитрый, жестокий, упорный фанатик, политический манипулятор и демагог, он по сути дела вообще не понимал, что происходит вокруг, если рассматривать его действия в широких исторических масштабах и не переоценивать «успешных тактических ходов» и временных удач в сиюминутных конкретных ситуациях. Это был страшный враг именно своей хитростью, нечеловеческой жестокостью, редкой демагогией, силой государственной и военной машины, которую ему удалось подчинить своим преступным целям. Но он был все равно обречен.

Фашизм — вина общественной системы, которая произвела его на свет и тех совершенно конкретных людей, руки которых творили зло. Наша память о фашизме через много десятилетий после его разгрома — это осмысление истории, даже самой тяжкой, одно из на надежнейших, проверенных временем и устойчивых средств безопасности. Она способна помочь созданию гарантий от повторения катастрофических ошибок и утверждению лучших жизненных начал, в чем глубоко заинтересованы все люди.

Мы завершаем эту книгу, признавая, сколь ограничены возможности одного человека проникнуть в глубь крупных явлений современной истории. Грандиозный опыт XX столетия еще потребует долгих размышлений в будущем. Однако вряд ли когда-либо удастся опровергнуть очевидную истину: в новом мире нельзя пытаться навязать свою волю другим, думая, будто сила всесильна. Нет, не всесильна. Ограниченным возможностям политики силы противостоит безграничная сила разума.

Примечания

1. См.: История второй мировой войны: В 12-ти т. М., 1974, т. 12.