Библиотека
Исследователям Катынского дела

III.2. Политические репрессии: инструмент устрашения общества и большевизации ПОРП

На рубеже 40—50-х годов роль «стимулятора» строительство социализма по-советски для всех компартий в странах Восточной Европы играли как международные, так и внутренние факторы. Не была исключением и ПОРП. Она учитывала геополитическое положение государства и долгосрочное воздействие конкретных внутриполитических обстоятельств, в которых Польша переходила от войны к миру. Курс на социализм, закреплявший поворот страны «на Восток», оставался чуждым многим из тех, кто еще недавно составлял широкий электорат ПСЛ, был членом демократических партий, части молодежи и интеллигенции, в основном гуманитарной. Зависимость Польши от СССР было трудно принять рабочим, в том числе и членам партии. Для руководства ПОРП такие настроения стали одним из обоснований для применения репрессий. Причем особая послевоенная реальность, где сосуществовали по-разному понимаемые принципы возмездия и справедливости, социального наказания одних граждан и социальной защиты других, позволяла, используя насилие, несколько отодвигать по времени или блокировать (что предпочтительней) опасные для власти последствия репрессий. При множественности поводов применения репрессий к отдельным лицам или группам глубинная их причина состояла в осознании недостаточной устойчивости режима. Она порождалась сохранявшимся несоответствием монополии ПОРП на власть объективному многообразию общественно-политических настроений в обществе. Отсюда вытекали основные цели репрессивной политики: уничтожить традиционную множественность ориентаций и ценностных предпочтений поляков, если не подавить, то существенно сузить влияние католической церкви, искоренить инакомыслие в ПОРП. Устрашающая роль репрессий* предусматривала вынесение жестоких приговоров вплоть до смертной казни как за реальные, так и мнимые замыслы или несовершенные преступления. Все это вмещал в себя принятый ПОРП сталинский тезис «обострения классовой борьбы» по мере продвижения к социализму. Но на новом этапе, с образованием единственного центра управления страной, на первый план выдвигалась проблема «большевизации» самой партии, формирование облика социально-политических носителей власти.

На этапе продвижения ППР к властной «вершине» отсутствие у нее прочных и глубоких «корней» в обществе восполнялось привлечением на сторону левых сил, в том числе с помощью авторитарных методов управления, той немалой части поляков, которая искала способы приспособиться к текущей ситуации. Уже тогда началось формирование будущего клана партийно-государственной номенклатуры, главным образом, через расширение рядов самой партии и, как казалось, реальных ее сторонников. Это (и советская поддержка) позволяло ППР удерживать гегемонию во власти. После 1948 г., когда отпали все демократические альтернативы послевоенного развития, в условиях нараставшей холодной войны требовалось ускорить консолидацию нового правящего класса, придать устойчивость режиму, превратить партию в идейный монолит. Решение оказывалось невозможным без интенсивной трансформации как партии, так и самого общества, без согласия на принятие, по крайней мере значительной его частью, политического режима, близкого советскому варианту тоталитаризма. Речь шла о превращении переходного многоликого общества в идейно-политическое целое, что в XX в. было свойственно тоталитарным режимам, как правого, так и левого толка, или сталинизму, как теперь принято его называть1.

Для достижения «монолитности», или по-иному гражданского согласия, договора общества и власти, использовались разные приемы и механизмы. Особое место занимала мощная идейно-политическая пропаганда, направленная прежде всего на стремительно растущее за счет деревни городское население. Новые горожане были склонны ей верить, ценя обретенное положение, и допускать принуждение в отношении других, объявленных врагами. Не менее заинтересованным в гражданском согласии был и быстро растущий новый правящий класс (в широком смысле), обеспеченный системой социальных привилегий. Здесь понимание репрессивной опасности присутствовало, как и желание отвести ее от себя. Но «надежность» даже этих слоев общества, не говоря уже о тех, кто властью был отнесен к неблагонадежным или враждебным, во многом зависела от состояния экономики. А ее успехи были не столь велики, чтобы обеспечить спокойную социально-политическую обстановку. Поэтому руководство ПОРП, поддерживаемое Москвой, считало необходимым «подстегнуть» процессы «овладения» обществом путем его «очищения». Еще в 1947 г. В. Гомулка причислял к «врагам народа» и «реакции» участников подполья, дворянство и бывших капиталистов, служащих довоенного аппарата власти, довоенное офицерство, особенно кадры АК и НСЗ, а также членов довоенных политических партий и организаций, духовенство, богатое крестьянство и каждого, кто не поддерживал режим. В 1949 г. внутренними инструкциями МОБ перечень «враждебных сил», который насчитывал 23 категории «подозрительных» граждан, был расширен и постепенно вырос до 43-х. К «неблагонадежным» относились, например репатрианты с Запада и Востока, а их были миллионы, и лица, поддерживавшие контакт с заграницей2.

Одним из серьезных импульсов, побуждавшим к интенсивному использованию репрессий, было недовольство, порожденное нереализованными лозунгами и обещаниями немедленного и радикального улучшения жизни. Это законное недовольство власть воспринимала как политически «враждебные» настроения и действия. При таком подходе объекты репрессий могли быть обнаружены среди всех социальных слоев. Под обвинение во «враждебности» власть могла подвести не только ее недавних политических противников, представителей альтернативных идейно-политических взглядов, но и тех, кто был адептом нового общественного порядка, будь то рядовые партийцы и члены Политбюро ЦК ПОРП. За внутрипартийное «инакомыслие» нередко выдавалась клановая или межличностная борьба.

Запущенный механизм персонального наказания и общественного устрашения позволял добиться генеральной цели — принудительно изменяя общество по советскому образцу, превратить партию в «закрытый орден», создать новый иерархически выстроенный, политически надежный правящий класс — партийно-государственную номенклатуру. В конечном счете, как считали руководители ПОРП, масштабным применением репрессий от имени государства, созданием атмосферы всеобщего страха предстояло решить проблему стабильности режима в кратко- и долгосрочной перспективе.

Организация репрессий копировала советский механизм подавления. Она готовилась на партийном и государственном уровнях. Об этом свидетельствовали принятая в феврале 1949 г. резолюция секретариата ЦК ПОРП по вопросам работы польских органов безопасности, решения пленумов ЦК ПОРП 1949 г. «о бдительности» и 1950 г. «о кадрах»; законы 1944, 1946, 1949 гг., предусматривавшие наказание от трудовых лагерей до пожизненного заключения и смертной казни за «антигосударственную деятельность»3.

Без силовых ведомств не обходится ни одна власть, но при ее сталинском типе репрессивная функция спецслужб извращалась абсолютным преобладанием специального направления — политического сыска под полным контролем партийного центра. Так была выстроена деятельность главного инструмента репрессий — Министерства общественной безопасности. Его работой руководила созданная при Политбюро ЦК ПОРП в феврале 1949 г. комиссия по вопросам госбезопасности во главе с Б. Берутом. В нее входили Я. Берман, который курировал спецслужбы по линии Политбюро, министр госбезопасности С. Радкевич, его заместители Р. Ромковский, М. Метковский, К. Светлик и секретарь парткома МОБ. В 1950 г. в министерстве учредили особое бюро, выросшее в отдельный Х Департамент, следивший за чистотой рядов партии. Руководители МОБ исполняли указания партии и лично Б. Берута. От лица партии инициировались следствия. Как утверждал один из высших офицеров госбезопасности Ю. Святло, бежавший в конце 1953 г. на Запад, «аппарат безопасности должен был регулярно отчитываться перед ЦК [ПОРП], получать поручения и точные инструкции, обязательные для выполнения»4.

Непрерывно росли численность, политические прерогативы, активность МОБ и его ответвлений. Причем, по словам С. Радкевича, если в первые послевоенные годы «враг был на поверхности» (имелись в виду вооруженное подполье и политическая оппозиция), то теперь его нужно было искать «очень глубоко» во всех социальных слоях и сферах общества. Для выполнения такой работы были необходимы большие силы, и власть находила их среди граждан Польши. Активный рост спецслужб пришелся на 1951—1953 гг., когда репрессии приобрели массовый характер и возведены в ранг государственной политики. Если в 1947—1948 гг. аппарат МОБ насчитывал 21,5 тыс. человек, то в 1953 г. достиг «пика» — более 33 тыс. (около 14 тыс. военно-оперативных сотрудников и около 20 тыс. гражданских лиц). В «центре» работало 7400 человек. Особенность структуры состояла в абсолютном преобладании в руководящих кадрах членов ПОРП (в 1950—1953 гг. — 95—98,2%), по национальности поляков и польских евреев (соответственно 49,1% и 37,1%), как правило, бывших членов КПП, ППР, ГЛ-АЛ. Это подтверждало переориентацию спецслужб с охраны интересов государства на обеспечение власти правящей партии. Многие из коммунистов — высших офицеров МОБ в предвоенный, военный и послевоенный период проходили обучение в советских спецшколах, на курсах НКВД и вузах МВД-МГБ СССР, заимствовали их опыт. Внутриполитическое репрессивное предназначение спецслужб усиливалось присутствием в руководящем звене МОБ офицеров советской госбезопасности (по польским данным — 10,2%, или около 45—50 человек), в основном в статусе советников, располагавших своим аппаратом. В 50-е годы они концентрировались в аппарате МОБ в Варшаве. Так, кадровым департаментом ведомства руководил белорус полковник Н.С. Орехво. После 1946 г., когда из Польши был отозван советник Н.Н. Селивановский, этот особый институт обучения и направляющего контроля Москвы поочередно возглавляли в ранге советника или главного советника старшие офицеры и генералы С.П. Давыдов, Н.К. Ковальчук, С.Н. Лялин, М.С. Безбородов, Г.С. Евдокименко. Советники информировали о работе МОБ и отчитывались перед Берутом и Москвой. По доступным исследователям советским документам нет возможности установить точную численность тех, кто был откомандирован МВД-МГБ в это время в Польшу на должности советников, инструкторов, технического персонала5.

В структуру министерства вплоть до 1954 г., когда оно подверглось реорганизации, входили пограничные войска (32 тыс. солдат), гражданская милиция (47,5 тыс. человек), корпус внутренней безопасности (40 тыс. солдат), добровольный резерв гражданской милиции (более 100 тыс.), тюремная стража (около 13 тыс.) и охрана предприятий (около 32 тыс. человек). Общая численность вооруженных кадров МОБ, подчиненных воинской дисциплине, в 1953 г. составила около 200 тыс. человек, а включая резерв милиции достигала 300—320 тыс. сотрудников. В среднем 1 функционер спецслужб «опекал» 1300 граждан Польши. Деятельностью подразделений МОБ руководил центральный аппарат в Варшаве, который состоял из специализированных департаментов, в том числе: борьбы с реакционным подпольем и политическим бандитизмом; с враждебной деятельностью на предприятиях; с провокациями в рабочем движении, охраны партии от посягательств вражеской разведки, провокаторов и отщепенцев; борьбы с реакционным клиром и др. В 1953 г. МОБ имело 17 воеводских управлений, 26 управлений в городах, 265 в повятах и несколько территориальных отделений. В целом действовала властная вертикаль особого назначения, контролировавшая жизнь и мысли общества, некое «государство в государстве»6.

Итак, ПОРП располагала внушительными силами для организации репрессий и наведения «порядка» в стране. Особенно интенсивно росла численность кадров специального департамента — организатора борьбы с подпольем и «политическим бандитизмом». В 1950 г. в его штате были 83 сотрудника, в 1953 г. — 136. В конце 1951 г. департамент имел в воеводствах и повятах около 1500 функционеров, его агентурная сеть превышала 8000 человек. Поскольку подполье к этому времени не представляло серьезной угрозы, а деятельность периодически возникавших организаций подавлялась госбезопасностью регулярно без больших усилий, объектами наблюдений и преследований становились в основном бывшие, в том числе амнистированные участники сопротивления власти первых послевоенных лет. Наиболее пристальное внимание в департаменте уделялось той части молодежи, которая не хотела «складывать оружия» и создавала мелкие подпольные организации. За участие в таких группах было задержано в 1952 г. от 4000 до 6800 человек. За 1949—1954 гг. под арестом побывало не менее 16 500 человек7.

Поставив в начале 1949 г. задачу «овладения» обществом, руководство ПОРП требовало от спецслужб развернуть «в целях профилактики» сеть агентов, создав тем самым особую опору для работы репрессивного аппарата. В решении секретариата ЦК ПОРП по этому вопросу подчеркивалась необходимость «добиться перелома в работе. в области вербовки высокоценной агентуры в наиболее важных жизненных центрах врага. Дополнением к этой агентурной сети должна быть широко разветвленная информационная сеть». Решение выполнялось весьма тщательно. Если в 1948 г. агентура спецслужб насчитывала 5 тыс. агентов и 48 тыс. информаторов, то к середине 50-х годов в рядах агентов, информаторов и резидентов находилось, по разным данным, от 73 до 85,3 и даже 110—130 тыс. человек, по 5—6 тыс. на каждое воеводство. Если учесть, что «сеть», куда вербовались граждане страны как на добровольной, в том числе идейной, так и на принудительной основе находилась в постоянном «движении», то в ее составе в 1944—1956 гг. могли побывать до 1 млн поляков (до 4% населения). Столь значительный по «плотности» контроль госбезопасности проникал во все структуры и слои общества. Через агентов и информаторов велось наблюдение за противниками власти, добывались сведения о динамике общественных настроений. В результате в «картотеке» подозреваемых в неблагонадежности в 1953—1954 гг. числилось, по разным данным, от 5,2 млн (или 30% взрослых поляков) до 10 млн человек из разных социальных групп и государственно-политических структур8.

Органы госбезопасности контролировали партии некоммунистического спектра. В руководстве СЛ и ПСЛ они имели соответственно 22 и 20 «своих людей», в руководящем активе бывшей ППС — 56 человек, в СД — 13, в подпольной организации «ВиН» «работали» 85 человек. Агенты этого ведомства были внедрены в структуры католической церкви практически всех воеводств Польши.

Объектом наиболее тщательного наблюдения являлось Войско Польское. Под оперативным вниманием спецслужб в 1950—1953 гг. находились от 20 до 30 тыс. военнослужащих. Глубоким агентурным наблюдением был охвачен офицерский корпус: в 1951 г. до 19%. В агентурной «разработке» были зачисленные в штат армии кадровые офицеры довоенного Войска Польского, армии генерала Андерса, узники гитлеровских концлагерей, участники антигитлеровского подполья, бывшие члены и сторонники ПСЛ. В начале 1948 г. таких «фигурантов» насчитывалось около 6 тыс. человек. В 1951 г. число их достигло максимума в 9271 человек (в «активной разработке» значились немногим более 1 тыс.). В 1945—1949 гг. агентура военной контрразведки (Главного управления информации — ГУИ) выросла с 6800 до 8600 сотрудников. Стремительное разрастание агентурной сети в армии пришлось на начало 50-х годов. В 1950 г. она насчитывала 14 тыс. человек и достигла апогея в середине 1952 г. — более 24 тыс. В 1952 г. 6% всех военнослужащих в той или иной форме тайно сотрудничали с контрразведкой. Затем последовало существенное сокращение, и в конце 1955 г. с контрразведкой сотрудничало около 11—12 тыс. секретных сотрудников. Постепенно, по мере поступления в армию молодых офицеров и солдат рабоче-крестьянского происхождения, вытеснявших «старые» кадры, это число снизилось к 1 января 1955 г. до 2676 человек. Армейская контрразведка вербовала «свою» агентуру, как используя патриотические настроения и лояльное отношение военнослужащих к власти, так и шантажируя собранным компроматом. В 1949—1952 гг. значительную часть всей агентурной сети составляли польские офицеры (от 24 до 38%), или в среднем более 17—18% всего офицерского корпуса. В эти годы один офицер-агент «опекал» 5—6 офицеров. Причем, агентами, информаторами и резидентами были как беспартийные, так и члены ПОРП, включая офицеров политического аппарата армии9.

«Невидимая» деятельность контрразведки, демонстрируя политическое недоверие руководства ПОРП к Войску Польскому, не могла не создавать напряженную атмосферу в армии. Общая численность ГУИ была небольшой и лишь в 1953 г. достигла максимума в 1500 человек. Недовольство, особенно среди офицерства, имело разные источники, но усиливалось присутствием советских офицеров не только на войсковых командных должностях, но и в специальных департаментах Министерства национальной обороны и контрразведке**. В 1944—1948 гг. из 121 человека командного состава контрразведки 80 были советскими офицерами, в значительной части поляки по национальности. Чекисты возглавляли ГУИ в 1944—1945 гг. (полковник П.В. Кожушко) и в 1950—1953 гг. полковник Д.П. Вознесенский, прокурорский надзор в 1948—1950 г. осуществлял полковник А.Д. Скульбашевский, в 1950 г. Высший военный суд возглавили советские офицеры полковники В.М. Свентховский (председатель) и А.Ю. Томашевский (заместитель). В том же году в Польшу прибыли три советских гражданина на должности советников начальника Управления юстиции МНО, Главного военного прокурора и председателя Главного военного суда. Как и другие советские офицеры, откомандированные в польскую армию, они состояли в штате этой армии и одновременно на партийном учете в организациях ПОРП10.

Благодаря созданию столь разветвленного аппарата госбезопасности и военной контрразведки, где служили, были задействованы или «примыкали» многие сотни тысяч поляков, в стране стали возможными массовые репрессии. В 1949—1953 гг. «фронт работ» МОБ расширился до масштабов всего общества. Любой гражданин мог оказаться под подозрением и стать обвиняемым. Открылся простор для непредусмотренных правовыми нормами или сознательно выведенных за пределы закона операций спецслужб, нередко применявшихся для «выяснения» личных и групповых отношений. По данным польских историков, в 1949—1955 гг. число ежегодно арестованных колебалось в пределах 12—15 тыс. человек. В 1952 г. оно достигло апогея — 21 тыс. человек. Всего за 1949—1953 гг. за «преступления против государства» военно-полевыми судами было осуждено более 37 тыс. человек из общего числа осужденных в 1944—1953 гг. более 70 тыс. человек***. Численность политических заключенных на 1 января 1948 г. составляла 26,4 тыс. человек, через год — 32,2 тыс., в середине 1950 г. — 35,2 тыс. человек, пожизненные сроки имели 1085 человек, от 8 до 15 лет — более 6 тыс. В 1952 г. за политические преступления и за преступления в годы оккупации в тюрьмах содержалось 49,5 тыс. человек, или более половины всех заключенных в стране. Тем не менее, по сравнению с 1944—1948 гг. общее число репрессированных по политическим мотивам сократилось в начале 50-х годов почти в 2 раза. Поводы для осуждения могли быть любыми: распространение «провокационных» анекдотов, «реакционных» слухов и т. п. были зачастую достаточными свидетельствами «враждебных настроений». «В октябре месяце [1951 г.], — рассказывал советскому дипломату руководитель парторганизации Катовицкого воеводства Ю. Ольшевский, — развернулась борьба с вражескими элементами, занимавшимися вражеской пропагандой. В соответствии с указаниями из Варшавы представители органов госбезопасности начали проводить массовые аресты (арестовываются за день от 30 до 50 человек). Аресты производятся как в городе, так и в деревне. В городах арестовывают на улицах, в очередях, в трамвае и т. п. Причем, при аресте громко объявляется: "Вы арестованы за антинародную пропаганду!". Реакция прочих граждан, присутствующих при аресте, обычно правильная... Арестованные за вражескую пропаганду обычно получают до 3-х лет тюремного заключения. ...Среди арестованных в октябре с/г за антинародную пропаганду есть и члены партии». Эта информация подтверждает вывод историка А. Фришке, что «действий, высказываний или реакций, которые могли бы стать поводом для репрессий, было так много, что никто не мог чувствовать себя в безопасности»11.

Репрессии применялись в ходе подавления протеста, в основном социально-экономического, рабочих в городе (тот же Ю. Ольшевский связывал с ухудшением снабжения шахтеров продовольствием, особенно мясом, «массовые случаи так наз. "итальянских забастовок"» в августе и сентябре 1951 г.) и «злостного» противодействия крестьянства системе обязательных поставок сельскохозяйственных продуктов. Так, в 1953 г. за невыполнение поставок было в разной форме наказано почти 250 тыс. крестьян. В политический протест превращались не только противодействие экономической политике, но и сопротивление деревни принудительной коллективизации и фактическому уничтожению крестьянской собственности на землю. Власть силой наводила «порядок» в деревне, применяя оружие, допускала жертвы. Советские дипломаты сообщали, что дело доходило «до открытого грабежа и насилия» со стороны представителей власти. Так было осенью 1951 г. в Щецинском воеводстве (Грифицкие события). В связи с этим советское консульство в Щецине сообщало, что секретарь воеводского комитета ПОРП «свою работу начинает измерять количеством арестованных и посаженных...»12.

Административные и уголовные наказания применялись к десяткам тысяч, как правило, политически малоактивных людей, протестовавших против тех или иных действий представителей власти или порядков, установленных на предприятиях согласно закону о социалистической дисциплине труда. Например, в марте 1950 г. административные взыскания были наложены на 75 тыс. шахтеров, 22 тыс. «дел» направлены в суд. Число наказанных людей, работавших в промышленности, в 1948—1956 г. превысило 1 млн Тогда же на 1,5 млн крестьян были наложены денежные штрафы и применены другие меры наказания, включая лишение свободы. Тысячи представителей разных социальных, в том числе вероисповедных, групп населения были направлены в трудовые лагеря. Через них по решению Специальной комиссии по борьбе с экономическими преступлениями и вредительством, по данным польских исследователей, начиная с 1945 г., прошло около 200 тыс. человек. Подобные карающие меры имели особый смысл. Своим масштабом они, как некогда массовый террор и раскулачивание крестьян в СССР, создавали в обществе атмосферу напряжения и страха. Как пишет современник событий польский историк Г. Слабек, «на рубеже 40—50-х годов власти приговаривали (и к смерти тоже) невиновных людей. Атмосфера страха была исключительной — ни позднее, ни ранее неизвестной»13.

Так создавалась «жизненная» среда для существования директивно-номенклатурной власти, отсекавшей граждан от реального участия в управлении страной, формировались иллюзии о ее всесилии, принимались на веру утверждения о многочисленных и разнообразных «внутренних врагах», а значит о необходимости «очищения» общества.

Замысел «очищения» осуществлялся по ряду направлений. Одно из них — превентивное наказание тех, кого считали «пятой колонной». Хотя к концу 1947 г. были «обезврежены» все центральные и окружные структуры подполья, факт существования мелких подпольных групп власть определяла как возрождение «враждебных сил» и использовала как повод для новой волны арестов и показательных процессов. Их объектами становились деятели «подпольного государства» и политической оппозиции, часть которых, арестованная в ходе этой борьбы, порой уже была амнистирована. В 1949 г. госбезопасность продолжала расследовать, например, «дела Центрального исполкома ППС», по которым в 1948 г. был лишен свободы ряд видных социалистов. Глава исполкома ППС-ВРН К. Пужак, который был весной 1947 г. обвинен в организации антигосударственного заговора, вновь находился в заключении вместе с 200 других деятелей и рядовых социалистов и был приговорен к 10 годам тюремного заключения. В 1949—1953 гг. состоялись широко освещавшиеся официальной печатью и пропагандой политические судебные процессы по «делам» А. Добошиньского и др. деятелей СН; Ю. Квасиборского и ряда членов распущенного в 1950 г. СП; М. Гулевич, В. Брыйи, П. Сюдака, входивших в ближайшее окружение С. Миколайчика; по «делам» ксендза З. Качиньского, Е. Брауна — редактора «Тыгодника Варшавского», членов редакции и авторов еженедельника, а также процессы священников Краковской и Келецкой епископских курий14.

На фоне периодической активизации разрозненных групп подполья, структуры которого существовали, бывало, при поддержке спецслужб (например, ВиН), прошла серия «показательных» процессов против участников АК, НСЗ, обвинявшихся в антигосударственной деятельности. По надуманным предлогам вновь арестовывались и осуждались, в том числе на смертную казнь, как «шпионы», «диверсанты» и «предатели», ранее амнистированные или отошедшие от подпольной деятельности офицеры АК, например, руководитель ВиН Я. Жепецкий, участники Варшавского восстания К. Плюта-Чаховский, Я. Мазуркевич и др. Так, был приговорен к смертной казни в 1952 г. и казнен в феврале 1953 г. генерал А.Э. Фельдорф. Весной 1945 г. Фельдорф, тогда полковник АК, командующий военной организацией «НЕ», был арестован НКВД, но не «разоблачен». В 1947 г. он возвратился из СССР в Польшу, где в 1950 г. последовал его арест польскими спецслужбами. Всем вменялись в вину подготовка «террора в отношении государственных и партийных деятелей демократического лагеря», «предательство своего народа». При вынесении приговоров суды демонстрировали жестокость****. Смертные приговоры, которые выносились ежегодно десяткам людей, приводились в исполнение15.

Такие «показательные» репрессии по отношению к тем, кто был так или иначе связан с прежним строем и не испытывал симпатии к новой власти, подавляли способность к самовыражению некогда политически активных национальных сил. Репрессии создавали тот фон, который усиливал внутренне сложное и противоречивое состояние интеллигенции и подталкивал многих представителей интеллигенции к поиску прагматичных решений. Как полагает А. Мицевский, историк католического направления, заметные перемены наступили в 1948 г. Он видит их в возрождении в этой среде философии реализма и позитивизма, присущей второй половине XIX в., в превращении позитивизма в средство «формирования взглядов интеллигенции на необходимость союза с СССР и достижения модус вивенди с революционным лагерем»16.

Прав историк Г. Слабек, когда пишет: «Тот, кто новой власти терпеть не мог, а их вначале было множество, оказывался в конфликте с самим собой, вынести который длительное время было невозможно. Так с самого начала создавался психологический механизм адаптации», приспособления к новым условиям. Принятие польской интеллигенцией объективной реальности второй половины 40-х — начала 50-х годов считают историческим фактом исследователи не только старшего поколения, но и новой польской исторической школы. Так, М. Стемпень, анализируя ситуацию в писательской среде, называет конкретные обстоятельства, побуждавшие творческие круги интеллигенции включаться в организацию публичной жизни в послевоенной Польше. Он признает, что «литераторы в большинстве своем шли за указаниями побеждавшей административно-политической силы», т. е. ППР-ПОРП. Коммунисты, со своей стороны, были в высшей степени заинтересованы в привлечении к лояльному сотрудничеству немногочисленной «старой» интеллигенции5*. Они нуждались в ее знаниях, высокой квалификации и авторитете в обществе. Предоставляя работу разного «ранга» и профиля, они, действительно, не обуславливали это обязательными «встречными» идейно-политическими шагами со стороны профессионалов и интеллектуалов. Так формировалась общая «площадка» для фактического взаимодействия большинства этой социальной группы с властью в решении общенациональных задач возрождения страны. Различные круги интеллигенции не лишались в Польше права исполнять свой профессиональный долг и не подвергались репрессиям. Репрессировались лишь отдельные ее представители, продолжавшие, так или иначе, участвовать в деятельности послевоенного подполья. Среди писателей были арестованы единицы. Некоторые профессора по причине инакомыслия лишались кафедр в крупных университетах, но как правило сохраняли право на деятельность в других высших учебных заведениях и возможность заниматься научно-исследовательской работой. Г. Слабек называет 17 имен, но считает, что таких случаев, вероятно, было 3040. Но ни один профессор не был арестован17.

Налицо принципиальное отличие польской ситуации от имевшей место в свое время в СССР, где под репрессии попали многие тысячи «бывших спецов», принявших советскую власть, а интеллектуалы принудительно изгонялись из страны или направлялись в лагеря, где погибали в массовом порядке. В Польше интеллектуальный потенциал нации в значительной мере сохранился и сыграл свою роль позднее, когда пришло время кризисов, возникновения политической оппозиции, прозвучали требования наказания виновных за насилие.

Главными объектами политических репрессий становились представители тех структур, которые олицетворяли саму власть, а именно партия и армия. Если репрессии участников военно-политического подполья были во многом борьбой с тенями недавнего прошлого и использовались спецслужбами для создания атмосферы форсмажора в стране, то репрессии в Войске Польском отражали неуверенность власти в его политической надежности. В обстановке блокового противостояния возрастала не только внешнеполитическая, оборонная роль армии, но и потребность в ней как силовом факторе обеспечения внутренней стабильности. Между тем к 1949 г. состав офицерского корпуса польской армии претерпел существенные изменения. Присутствие советских офицеров снизилось многократно6*. Армия все больше пополнялась национальными кадрами. В 1948—1949 гг. в штате числилось почти 4,5 тыс., или около 30% довоенного офицерства. Среди них, напомним, были возвратившиеся на родину старшие офицеры и генералы Б. Кетлинг, Г. Пашкевич, М. Борута-Спехович, И. Модельский, Е. Кирхмайер, К. Флорианович, С. Моссор, С. Татар, Ю. Куропеска, С. Данилюк-Данилович, А. Узембло, Ф. Скибинский и др. Несколько тысяч выходцев из АК несли рядовую службу в армии, а также в госбезопасности, внутренних войсках, милиции, погранвойсках, числились агентурными кадрами этих ведомств. Все это придавало социальную пестроту офицерскому и особенно высшему командному составу, нарушало классовый облик и создавало, как считали в руководстве ПОРП, невыгодный власти политический климат в армии. Так, в начале 1949 г. около 25% офицеров Войска Польского имели «интеллигентское происхождение». Доля «классово и политически чуждых элементов» составляла тогда 18% всего офицерского корпуса. В Генштабе к «неблагонадежным» относились 50%, в командовании ВВС — 44%, в главной инспекции артиллерии — 58% офицеров. В такой ситуации чрезвычайно актуальным для руководства ПОРП становился вопрос военно-политической устойчивости Войска Польского18.

Одним из способов репрессирования кадров армии в 1949—1950 гг. стали превентивные увольнения по политическим мотивам, за чем нередко следовали аресты. Только за январь—ноябрь 1949 г. из армии удалили около 800 офицеров. Затем был принят ряд решений партийных и армейских властей (1949 г. — III пленум ЦК ПОРП «о бдительности», приказ департамента кадров МНО об оценке кадров по классовому принципу — «хорошие», «чуждые», «враждебные»; 1950 г. — приказ министра К.К. Рокоссовского о чистке армейских рядов, IV пленум ЦК ПОРП «о кадрах»), на основании которых «вычищались» офицеры Генштаба, командования округов и родов войск, академии Генштаба, известные генералы и возвратившиеся из-за рубежа офицеры «старой» армии, которые, руководствуясь патриотическим долгом и интересами государства, пришли на службу в Войско Польское. Часть их занимала ответственные должности. Репрессированию подлежали те, кто состоял в кадрах Польских вооруженных сил на Западе, служил в АК, прошел нацистские концлагеря. Им вменялись в вину создание подполья в армии, шпионаж, связь с эмиграцией, заговоры против государства и т. п. Советник МГБ Давыдов сообщал в Москву, что известные генералы довоенной армии, служившие в Войске Польском, проводили мероприятия «по ограничению влияния советских специалистов и подготовку своих специалистов в Войске Польском». В 1949 г. по «Быдгощскому делу» прошла серия арестов в командовании ВВС; были арестованы 65 офицеров в Люблинском военном округе; в 1950 г. перед судом предстали офицеры ВМФ. В 1949—1953 гг. по разным поводам арестовали 373 офицера, из них осудили 308 человек. К 1954 г. уволили более 9 тыс. человек, или 20%, в основном из кадров довоенной армии. В итоге доля довоенных офицеров в Войске Польском уменьшилась в 10 раз и составляла в 1956 г. 2,9% офицерского корпуса19.

В 1948—1949 гг. Комиссией по вопросам безопасности при Политбюро ЦК ПОРП готовился крупный судебный процесс против группы генералов и старших офицеров довоенной армии. Замысел этот был весьма широк и имел целью не только «приструнить» и «перетрясти» армейскую верхушку. Некоторые из довоенных офицеров, зачисленных в штат Войска Польского, выполняли поручения за рубежом тогда, когда армейские кадры курировал Спыхальский, а партию возглавлял В. Гомулка. Это позволяло связывать аресты офицеров с избавлением в армии и правящих кругах ПОРП от тех, кто работал вместе с Гомулкой со времен подполья, был или считался его сторонником, и с самим лидером ППР. В. Гомулка в свое время получил согласие Сталина на отзыв из Польши всех советских офицеров и советников госбезопасности к началу 50-х годов, что теперь становилось антисоветизмом. При Гомулке министр обороны М. Роля-Жимерский и вице-министр обороны генерал Спыхальский зачисляли в Войско Польское довоенных офицеров и участников АК. Без ведома этих руководителей нельзя было задействовать, например, генерала Татара для возвращения из Лондона части польского золотого запаса в страну или генерала Куропеску для ускорения репатриации польских военнослужащих с Запада. В новых условиях подобные факты использовались руководством ПОРП, чтобы скомпрометировать прежнее командование Войска Польского. Открывался путь через репрессии в армии «выйти» на новые обвинения Гомулки и получить необходимые доводы для организации польского варианта «международного антигосударственного заговора» и репрессий для замены партийных кадров, начав с довоенных и беспартийных офицеров, но целясь в бывшего лидера ППР и командование Войска Польского20.

Еще в начале 1949 г. советское посольство направило В.М. Молотову план «реорганизации» командного состава Войска Польского посредством чистки кадров Генштаба и управлений министерства обороны от «врагов в офицерских мундирах», ограничения полномочий, затем замены министра Роли-Жимерского. Есть основания полагать, что рекомендации посла были позитивно приняты в Москве. В июне 1949 г. при Политбюро ЦК ПОРП была создана Военная комиссия во главе с Берутом. В июле 1949 г., вскоре после ареста Л. Райка, члена Политбюро ЦК ВКП, казненного в сентябре 1949 г., начальник военной контрразведки поляк С. Куль (заместитель Д.П. Вознесенский) представил на заседание Военной комиссии ЦК ПОРП документ «Очерк перспектив военного заговора». Среди «заговорщиков» назывались кадровые офицеры довоенного времени генералы Татар, Моссор, полковники Герман, Утник, Новицкий и др. В октябре 1949 г. советский посол В.З. Лебедев сообщил И.В. Сталину, что в Варшаве намечается процесс по «делу генералов», которые, по мнению руководства ПОРП, «проводят большую диверсию, пытаясь усыпить бдительность, втереться в доверие, а затем нанести удар...». В начале ноября были проведены аресты. Первым арестовали генерала Татара. Это произошло накануне отставки Роля-Жимерского, назначения маршала К.К. Рокоссовского на должность министра национальной обороны и пленума ЦК ПОРП «о бдительности». Москва регулярно получала информацию о ходе расследования. Обвиняемые офицеры на допросах говорили о своих контактах со многими людьми, следовали новые аресты и вновь звучали новые имена. В 1950 г. были арестованы генералы Е. Кирхмайер, С. Моссор и Ю. Куропеска. Всего по «делу Татара-Утника-Новицкого» было арестовано более 100 человек и проведено несколько процессов. Офицеры обвинялись в организации в Войске Польском широкого заговора против существующего строя. Подготовка основного процесса заняла продолжительный период, велась госбезопасностью и армейской контрразведкой в тесном взаимодействии с Берутом. «Дело генералов» слушалось в Высшем военном суде с 31 июля по 11 сентября 1951 г. Главные обвиняемые — С. Татар, Ф. Герман, Е. Кирхмайер и С. Моссор были приговорены к пожизненному заключению, остальные — к большим срокам тюремного заключения. По ряду других «дел», связанных с основным процессом, были вынесены и исполнены 20 смертных приговоров. Всего военной контрразведкой было арестовано около 2100 человек по подозрению во «враждебной деятельности» и «предательстве родины»21.

Важно отметить, что к «делу генералов» в качестве свидетеля привлекался М. Спыхальский, отправленный в отставку в марте 1949 г. Его имя фигурировало и в обвинительном заключении по этому «делу». Показания против Спыхальского как главного организатора «заговора в армии» дал Куропеска (о чем, отметим, был извещен Сталин). Столь же неслучайно арест Гомулки (2 августа 1951 г.) пришелся на дни судебного заседания. Эти факты свидетельствовали, что «процесс Татара-Утника-Новицкого» был лишь предтечей осуждения членов ПОРП, и репрессированные офицеры могли быть «полезными свидетелями». Возможно, поэтому по решению Берута, без сомнения согласованному с Москвой, никто из главных обвиняемых, за исключением Куропески7*, не был приговорен к высшей мере наказания. Но нужная цель достигалась: процесс над беспартийными генералами открывал возможность репрессирования генералов — членов руководства ППР-ПОРП и организацию главного судебного партийного процесса.

Интенсификация репрессий в ПОРП на рубеже 40—50-х годов происходила в условиях крайне напряженной ситуации внутри коммунистического движения. Следствия по «делам» арестованных в мае 1949 г. Л. Райка в Венгрии и в июне Т. Костова в Болгарии были направлены не только на доказательство участия этих ведущих деятелей национальных компартий в «шпионаже», «антигосударственных заговорах», но и в связях с «отщепенцем» И. Тито. Лидер КПЮ пользовался симпатиями в Польше и, вероятно, учитывая это, в середине июля 1949 г. глава венгерской партии М. Ракоши направил Беруту информацию о поляках, которые ведут «шпионскую деятельность». Проверка этой информации была проведена в Будапеште работниками польской госбезопасности, где они не обнаружили «надежного» компромата против Гомулки. Тем не менее, в сентябре 1949 г., вскоре после вынесения смертного приговора Л. Райку, Берут просил «разрешения на приезд» в Москву, чтобы «посоветоваться» со Сталиным об отношении к Гомулке и Спыхальскому «в связи с опытом будапештского процесса». Ответ Сталина неизвестен, но вскоре стало ясно, что не Гомулка, а Спыхальский становится «центром» партийных разбирательств. Так, 25 октября 1949 г. Лебедев, ссылаясь на слова Я. Бермана, уведомил Сталина, что «руководящая четверка партии (Берут, Минц, Берман, Замбровский) посвятила много часов "беседам" (по существу допросам) со Спыхальским... Сейчас Спыхальский сидит дома и пишет "воспоминания", которые он обязан... каждый день сдавать руководству партии». В информации Бермана советскому послу 5 ноября о постановке на пленуме «вопроса об оргвыводах» фигура генерала называлась первой22.

11—13 ноября 1949 г., вслед за арестами Татара и других офицеров, состоялся III пленум ЦК ПОРП. Берут констатировал наличие в ПОРП «титовской агентуры» и «политическую диверсию империалистических сил» в отношении Польши. Виновниками «тревожной» ситуации в партии и стране назывались генерал М. Спыхальский и В. Гомулка, на которого возлагалась ответственность за проникновение в партию провокаторов еще в годы войны. В отличие от Гомулки, который отвергал обвинения, генерал признавал свою кадровую политику в армии ошибочной, но открещивался от причастности к правонационалистическому уклону. Резкой критике на пленуме подвергся и З. Клишко, который был одним из соратников Гомулки, в период оккупации участвовал в создании основных партийных документов и подпольных органов власти. До осени 1948 г. Клишко определял и контролировал кадровую политику ППР. Следует отметить, что Гомулка, чей авторитет в партии сохранялся и после отстранения с поста генерального секретаря, представал главным объектом критики на пленуме, но в решениях партийного форума его имя не было выдвинуто на первый план. Вряд ли можно считать случайностью, что Спыхальский, несмотря на полное признание «ошибок», получил самое суровое наказание. В итоге решением пленума Гомулка выводился из ЦК, Спыхальский исключался из Политбюро и ЦК ПОРП. Клишко перестал быть кандидатом в члены ЦК ПОРП, был арестован весной 1953 г.23

Такая «расстановка» жертв не могла состояться без согласования с Москвой. Критика была продолжена на состоявшемся вслед за III пленумом ЦК ПОРП заседании Коминформа в Бухаресте 16—19 ноября, когда принималась резолюция «Югославская компартия во власти шпионов и убийц», а борьба с ними объявлялась «интернациональным долгом всех коммунистических и рабочих партий». Выступавший от ПОРП Я. Берман усердно «разоблачал» «правонационалистический уклон». Спущенные «вниз» решения Коминформбюро и пленумов ЦК ПОРП о повышении революционной бдительности, усилении борьбы с националистическими элементами, агентами англо-американского империализма были встречены рядовыми партийцами по-разному. Имели место как поддержка, так и «враждебные выступления» в защиту Гомулки, который «дал крестьянам землю и никогда не ставил вопроса о том, чтобы ее отобрать»24.

Почти одновременно с борьбой против «правонационалистического уклона», которую разворачивала группировка во главе с Берутом, в «широких» руководящих кругах партии обозначилась «озабоченность» национальным обликом руководства. Это было польским отражением того, что на рубеже 40—50-х годов в СССР и ряде стран блока был взят курс на перераспределение власти внутри правивших элит в пользу лиц титульной нации за счет коммунистов-евреев. Весьма распространенный бытовой антисемитизм «поднимался» на уровень государственной политики, против коммунистов-евреев организовывались судебные преследования. Их превращали в «заговорщиков», «виновников» трудностей и социального напряжения в обществе и тем направляли накапливавшееся в стране недовольство «низов» в национальное русло. Так было например в Чехословакии, где процесс и казнь Р. Сланского, вызвавшие взрыв антисемитизма, позволили главе КПЧ К. Готвальду уничтожить сильного политического конкурента. В Польше ситуация была иной. Руководство ПОРП учитывало традиционно высокий и тем опасный уровень антисемитских настроений в различных кругах польского общества. Были памятны жестокие, с убийствами и избиениями, еврейские погромы, учиненные поляками в первые послевоенные годы. Политический процесс, где обвинялись бы евреи-коммунисты, мог вызвать новую волну антисемитских проявлений и «разогреть» антикоммунистические настроения25. Тем не менее в ПОРП были силы, готовые, используя антисемитскую карту и спровоцировав весной 1950 г. кризис в руководстве партии, совершить перестановку среди важных «фигур».

Доступные документы позволяют предположить, что такие намерения существовали как на польской, так и на советской стороне. Озабоченность посольства СССР национальным обликом руководящих кадров в Польше была довольно устойчивой. Напомним письмо В.З. Лебедева о двух группировках в ППР, поступившее в марте 1948 г. В.М. Молотову. Тогда антисемитский аспект документа не получил развития. Не отреагировал Сталин и на содержавшееся в письме Гомулки 14 декабря 1948 г. признание его ответственности за «высокий процент евреев» в руководстве партии. Указав на такую особенность рождавшейся партийно-государственной номенклатуры в стране, Гомулка связал с ней свой отказ остаться на руководящей работе в ПОРП. Он высказал убеждение, что «при настоящих условиях... я не мог сделать даже самого маленького шага в этом направлении без того, чтобы не натолкнуться на всякого рода явные или замаскированные действия, рассчитанные на "конец" моей деятельности в партии»26.

Перехватившие власть в ППР-ПОРП польские сталинисты, многие из которых были евреями по происхождению, были убеждены, что им больше других доверяют в Москве. Но опасаясь подъема «национализма» среди коммунистов-поляков и антиеврейских настроений в обществе противники Гомулки в руководстве ПОРП не привели в действие антисемитизм как политический инструмент борьбы за личную власть: массовые чистки и аресты по национальному принципу в Польше не проводились, хотя был ликвидирован Бунд, большинство его членов влилось в ПОРП. Постепенно происходило подавление еврейских национальных, в том числе благотворительных обществ. В 1950 г. прекратилась деятельность международной еврейской организации «Джойнт». За участниками этого национального движения госбезопасность устанавливала наблюдение, надзирала за евреями — сотрудниками МИД Польши и офицерами Войска Польского. Осуществлялась агентурная «разработка» организаторов эмиграции польских евреев в Израиль27. Но все это не свидетельствовало о том, что затевается некая резонансная акция.

После создания ПОРП, когда руководящие позиции в Политбюро ЦК закрепились за группой Минца (экономика), Бермана (идеология, госбезопасность) и Замбровского (кадры, оргвопросы), в Москву продолжала поступать информация об антиеврейских настроениях в партии. В июле 1949 г. Лебедев, сославшись на сведения, полученные от «очень хорошего товарища» В. Вольского8*, который «был сброшен в Польшу, в тыл к немцам... советскими органами», подробно информировал А.Я Вышинского об атмосфере в партии. Посол доносил, что в руководящем ядре «поляком по национальности является один Берут», что имеется группа деятелей высшего ранга, «явно страдающих еврейским национализмом» (подчеркнуто в документе. — А.Н.). В доказательство посол приводил пример: «Несмотря на прямые советы из Москвы о необходимости ликвидации в Польше еврейской организации "Джойнт", обслуживающей американскую разведку, ...этому сопротивляется Якуб Берман». Лебедев высказывал особую озабоченность ситуацией в Министерстве госбезопасности, где «начиная с заместителей министра и включая всех начальников департаментов, не имеет[ся] ни одного поляка. Все — евреи. В департаменте разведки работают только евреи... Беруту опереться не на кого, кроме как на тех же Бермана, Минца и Замбровского». «Засилье» евреев, по его мнению, приводит к тому, что «следствие по делу вражеской агентуры в Польше9* находится в ненадежных руках, а материалы его "корректируются" перед тем, как попасть к Беруту». Лебедев полагал, что следовало бы заменить главу Министерства госбезопасности, «чтобы во главе этого органа встал поляк, который был бы правой рукой Берута и который очистил бы теперешний аппарат этого министерства». Но, как опытный аппаратчик, посол страховал себя от «неожиданностей» в Москве: «не пришло еще время для коренного решения вопроса и борьбы с еврейским национализмом, ...можно думать лишь о постепенной подготовке к решению этой задачи»28.

С донесением «высокой политической важности» ознакомился Сталин, который оставил на тексте многочисленные и разнообразные пометы, особо отмечая еврейские «сюжеты», но указаний, видимо, не последовало или они не были оформлены документально. Между тем, и это без сомнения отметили в Москве, в документе были отражены настроения той части партийной элиты ПОРП, которая чувствовала себя ущемленной, будучи деятелями второго и третьего плана, и рассчитывала продвинуться во власти, организовав антисемитскую кампанию. Представителем этой части элиты и выступал В. Вольский, который, вероятно, желал больше, чем пост министра общественной администрации и использовал свои активные контакты с посольством СССР. Приступая к атаке на «еврейскую группу», Вольский сосредоточил критику на Я. Бермане, который, повторимся, в Политбюро ЦК ПОРП курировал органы госбезопасности. Беседуя с 1-м секретарем посольства Е.И. Длужиньским 28 сентября 1949 г., Вольский назвал ведомство «органами опасности», поскольку руководство сосредоточено в руках «лиц еврейской национальности», которым полностью доверяет Берман, а советская сторона не имеет объективной информации о том, что происходит в стране и партии29.

Однако эти «сигналы» летом—осенью 1949 г. не вызывали в Москве ожидаемой реакции. Там в это время были заняты организацией политических процессов в своем «доме», а также развертыванием противостояния с КПЮ, прямым участием в «делах» Л. Райка и Т. Костова, шла подготовка к разоблачению «словацких буржуазных националистов». Актуализация «еврейского вопроса» применительно к высшему руководству ПОРП была не ко времени. Возможно, откладывание «борьбы» объяснялось и позицией самого Берута, не желавшего менять сложившуюся расстановку сил.

О «еврейском вопросе» В.З. Лебедев вновь напомнил Москве 26 февраля 1950 г. в письме Сталину, докладывая о возникшем между К.К. Рокоссовским и Б. Берутом конфликте по финансовому обеспечению армии. Посол полагал, что конфликт отражал недовольство как Берута, так и «трех членов руководящего ядра партии (Минца, Бермана и Замбровского)» действиями маршала. На самом деле речь шла о другом: Берут опасался за свою судьбу. По его словам, «четверке» «показалось, что Вы [Рокоссовский] хотите забрать в свои руки слишком много власти». Но Лебедев, как и маршал, рассуждал иначе: «в руководстве партии есть тесно спевшаяся группа в составе Минца, Бермана и Замбровского, которая фактически решает все дела и которая руководит Берутом», и «все наблюдения Рокоссовского, в основном правильны», но маршал, не будучи политиком, «может... нарваться на провокаторов, подосланных этой "тройкой"»30.

Цель была ясна, и Москва отреагировала, «сигнал» пошел в Варшаву. На состоявшемся в начале апреля 1950 г. заседании Политбюро ЦК ПОРП были произведены кадровые перестановки. Их результатом стало создание оргсекретариата, новой структуры в аппарате ЦК, и ограничение возможностей Замбровского, который раньше «был фактическим хозяином в ЦК». Берман был «освобожден от руководства отделами ЦК, которые ранее подчинялись ему», и стал курировать политическую учебу членов ПОРП и молодежи. В связи с этими решениями в польских партийно-правительственных кругах высказывались разные мнения. Члена ЦК С. Матушевского перемены воодушевляли: «это решение будет горячо одобрено всей партией». Секретный отдел ТАСС информировал Москву 12 апреля, что тот же Матушевский считает, что «многие работники ЦК — евреи — рассматривают это решение как наступление против партийных работников — евреев, отстранение их от руководства партией». В. Вольский же утверждал, что «положение вещей» мало изменилось, и предпринял еще одну попытку поднять перед советской стороной «еврейский вопрос».

Он обратился с просьбой к Лебедеву «доложить в соответствующих инстанциях в Москве», чтобы ему разрешили приехать для доклада товарищу Сталину о положении в ПОРП, но от советника МГБ СССР Москве была известна личная заинтересованность Вольского в использовании «антиеврейской карты»: «В настоящее время я веду борьбу с руководством партии. Там есть такие люди, которые хотят меня отодвинуть на задний план, поэтому у меня идет борьба за власть»31. Но ни Москва, ни Берут не поддержали организацию клановой борьбы в партии и стране с использованием антиеврейских настроений. Глава ПОРП был заинтересован в таком узком круге, когда ни один из товарищей не мог стать его реальным конкурентом на высшую власть. Сталин, со своей стороны, значительно больше доверял тем польским коммунистам, кто возвратился в Польшу на рубеже войны и мира из СССР, пройдя школу Коминтерна. Некоторые из них были евреями по происхождению, но гражданами Польши. Поэтому замысел Вольского должен был потерпеть поражение, что и произошло на заседании пленума ЦК ПОРП 8—10 мая 1950 г. Антисемитский политический процесс с целью изменить персональную расстановку сил в партийном руководстве не был допущен.

Попытка Вольского, который, по личному впечатлению члена редколлегии «Правды» Л.С. Баранова, выступил с предметной критикой кадровой политики Берута и персонально Р. Замбровского, окончилась крахом его политической судьбы. «За интриганство, двурушничество, за диверсионную деятельность против единства партии» Вольский был лишен министерского портфеля и исключен из партии10*. Решающую роль в этом сыграли не его откровенные антисемитские высказывания на пленуме («Киршбаумы11* не должны разъезжать по польским санаториям») и требования очистить партию, а претензия на «первые роли» в ПОРП. В назидание другим неподконтрольные высшему руководству партии контакты с советским посольством были обращены на пленуме против Вольского32.

Москва дала санкцию на завершение карьеры «своего человека» в Варшаве. Вероятно, позиции Берута и Сталина были согласованы заблаговременно, возможно, на одной из встреч 16—17 марта 1950 г. Критика со стороны Вольского вряд ли была неожиданной для Берута: лишь заблаговременной подготовкой можно объяснить «дружный отпор», прозвучавший на пленуме сразу после его выступления. Большинство участников пленума не хотело раскола в руководстве, понимая его последствия, в том числе и на личном уровне. Это и отметил Баранов в письме М.А. Суслову, направленному 11 мая 1950 г. Сам Берут, информируя Сталина 15 мая 1950 г. о решениях пленума, старательно обошел антисемитские заявления Вольского. Главное внимание он уделил сохранению устойчивости персонального состава высшей партийной власти, что было гораздо важнее и для главы ПОРП, и для Москвы. Поэтому действия Вольского были определены как «попытки сколотить группу против руководства партии», высказаны обвинения в распространении версии о существовании конфликта Варшавы с Москвой. Ответные шаги Москвы не заставили себя ждать. 19 мая посол получил указание министра А.Я. Вышинского прекратить связь с Вольским. 22 мая Сталин ответил на письмо Берута: «После нашей с Вами беседы в Москве о Вольском я поручил соответствующим органам проверить политическое лицо Вольского. Из проверки видно, что Вольский не заслуживает политического доверия»33.

Таким образом, попытка изменить состав высшего руководства ПОРП рассматривалась в Москве и в Варшаве как опасная для ситуации в Польше и нарушающая «монолитность» партии. Эта попытка не была в интересах лично Берута. С устранением Гомулки и ряда его сторонников в партии властвовала «промосковская» группировка, которая, принимала советский «путь к социализму», советское присутствие в Польше и поставила главной целью «разгром право-националистического уклона».

Первоочередными жертвами были назначены представители командования Войска Польского. Группировка Бермана — Минца — Замбровского избавлялась от тех, кто в армии был или считался сторонником В. Гомулки. Причем репрессированию подлежал немногочисленный польский генералитет: в декабре 1950 г. из 52 генералов Войска Польского 12 были гражданами Польши и 40 генералами Советской Армии34.

Еще 10 июля 1949 г., когда Ракоши информировал Варшаву о «врагах» в рядах ПОРП, посол Лебедев доносил о принадлежности к довоенной разведке и связях с Западом целого ряда высших офицеров, входивших с состав руководства партии. Кроме М. Спыхальского назывался министр обороны маршал М. Роля-Жимерский. Посол полагал, что «по материалам соседей [т. е. госбезопасности] можно было бы значительно увеличить перечень видных и невидных польских деятелей, являющихся врагами». С письмом ознакомился Сталин и на полях документа отметил информацию о том, что агенты довоенного Генштаба расставлены в Польше «на виднейших постах». Одновременно посол сделал предположение, что Гомулка «является лицом, каким-то образом подчиненным Спыхальскому». Сталин обратил на это особое внимание. Информация Лебедева о Роля-Жимерском вызвала беспокойство в Москве. В конце октября 1949 г советник МГБ СССР С.П. Давыдов доложил министру госбезопасности В.С. Абакумову о «подозрительном поведении» Роля-Жимерского и в связи с этим об усилении по линии аппарата советника охраны и контроля, а также установлении контрразведкой Войска Польского негласного наблюдения за ним и его семьей. Уже после отставки маршала Польши заместитель советника Климашев весной 1950 г. настаивал на необходимости «установить тщательное агентурное наблюдение за Роля-Жимерским и его связями, и принять меры, исключающие возможность его побега за границу»35.

Под «опекой» польской госбезопасности, советников МГБ и советских офицеров в контрразведке Войска Польского, работавших в тесном контакте, находился после отставки Гомулки и М. Спыхальский. Он был арестован в апреле 1950 г. 31 мая 1950 г. советское посольство передало в Москву информацию Я. Бермана о том, что в Польше «раскрыта антигосударственная организация» (имелся в виду арест генералов Куропески, Моссора и Кирхмайера), и отмечало, что «арестованные пользовались покровительством Спыхальского». Москва извещалась также об аресте вице-министра госбезопасности генерала Г. Корчиньского, бывшего во время оккупации, как и Спыхальский, в членах командования Гвардии Людовой. Специально подчеркивалось, что Корчиньский «был близко связан с Гомулкой», а арестованная В. Подгурская работала секретарем Гомулки36.

В марте 1952 г. советские офицеры Вознесенский и Скульбашевский доложили Политбюро ЦК ПОРП о раскрытии «шпионской группы» из 24 офицеров в армейской разведслужбе. К этому времени из разведки были уволены почти все довоенные офицеры. Только в 1952 г. таких было 122 человека. Для выяснения «дела» офицеров разведки, а также ситуации с маршалом Роля-Жимерским, который находился более трех лет в «агентурной разработке», и в связи с арестом его брата С. Жимерского осенью 1952 г. в секретариате Политбюро была создана специальная комиссия. Члены комиссии беседовали с В. Комаром, начальником II отдела (разведка) Генштаба Войска Польского, участником Гражданской войны в Испании. Хотя обнаруживалась полная несостоятельность «дела» против него, в ноябре 1952 г. генерал В. Комар был арестован. Арестованных генералов и офицеров обвиняли в сотрудничестве с военной разведкой прежнего времени и государственной измене. Комар дал «нужные» показания на А. Завадского, М. Спыхальского, В. Гомулку и др.37 Таким образом, почти все «фигуранты» задуманного политического процесса по «делу» бывшего руководства ППР-ПОРП и командования армии, находились в изоляции, готовился политический судебный процесс против Спыхальского, Леховича и др.12* В конце 1952 г. был подготовлен план процесса и в январе 1953 г. следственный департамент МОБ направил Беруту проект обвинительного заключения. Оба документа были «нацелены» на осуждение Гомулки. Разрабатывался план следствия по «делу» арестованного в августе 1953 г. Роля-Жимерского, который был представлен Беруту в сентябре 1954 г.

Таким образом, из Войска Польского был «изъят» высший национальный генералитет, имевший опыт боевых действий, а поэтому наиболее профессионально ценный и преданный идее строительства новой Польши. Репрессирование генералов-коммунистов демонстрировало членам партии, что с эпохой Гомулки покончено. Карьерный шанс получали заполнявшие офицерский «вакуум» кадры, готовые к беспрекословному исполнению распоряжений партии.

В этом направлении действовала и Москва. Появление К.К. Рокоссовского на посту министра национальной обороны, а вскоре — вице-премьер-министра и члена Политбюро ЦК ПОРП существенно меняло ситуацию в высшем командовании, означало усиление советского контроля над Войском Польским. Вовсе неслучайно новый министр обороны фактически находился вне контроля со стороны польской власти. Как свидетельствовал Ю. Святло, «в вопросах армии Рокоссовский... контактирует непосредственно с советским штабом. Он посылает в штаб свои рапорты без оповещения и информирования Берута»38. Такое положение дел вызывало тревогу властвовавшего «триумвирата» и стало одной из причин разногласий между министром и руководством ПОРП. Но Рокоссовский имел в Войске Польском прочную и надежную опору в лице советских генералов. На лето 1953 г. в штате Войска Польского служили 37 советских генералов и 630 офицеров, не присягавших на верность Польше. Они занимали командные должности: вице-министров обороны, начальника Генштаба и его заместителей, заместителя начальника политуправления министерства, командующих родами войск и их заместителей (артиллерия, связь, инженерно-саперные, танковые войска, ВВС, ВМФ), командовали военными округами и штабами округов (Краков, Быдгощ, Варшава, Вроцлав). Это означало, что правившая верхушка ПОРП, установив с помощью различных репрессивных акций контроль над армией, была, по меньшей мере, ограничена в распоряжении по своему усмотрению главным силовым ведомством, призванным обеспечивать суверенитет страны и внутреннюю стабильность власти. Москва, со своей стороны, используя внутрипартийную борьбу, в том числе в армии, решала собственные задачи в Польше. Советские военнослужащие были призваны передавать национальным кадрам советскую военную доктрину и обеспечивать ее внедрение в условиях обострения холодной войны и подготовки к оформлению советского военно-политического блока, где Польше и ее вооруженным силам отводилась роль переднего рубежа обороны против агрессии с Запада13*.

Хотя замысел осуждения генералов-коммунистов М. Спыхальского, Г. Корчиньского, В. Комара и маршала Роля-Жимерского определенно существовал14*, тем не менее им, как и довоенному генералитету, загодя отводилась подсобная роль в задуманном властным «триумвиратом» судебном преследовании В. Гомулки. Возможно, в этом была одна из важнейших причин того, что отстранение от службы в армии и затем аресты генералов не развернулись в судебный процесс по второму «делу генералов». Не был реализован и замысел крупного «партийного процесса», где центральной фигурой был бы В. Гомулка. За человеком коммунистической идеи, автором и тогда убежденным сторонником «польского пути к социализму», политиком, способным на самостоятельные поступки, закрепилась в обществе легенда «мученика», страдающего за проявленную в Москве независимую позицию, что было правдой лишь отчасти. Тем не менее, кто-то «не отдавал» руководителя ППР, и этим «кем-то» мог быть только Сталин, хотя документальных подтверждений для такого вывода не имеется. Лишь по сопутствующим материалам можно проследить спокойную, как бы сдерживающую линию Сталина, которая существенно отличалась от его действий в других подобных случаях (например, в уже упоминавшихся «делах» Костова и Райка, а также «словацких националистов», В. Клементиса или Г. Сланского в Чехословакии, когда Сталин давал «добро» на аресты и смертные приговоры). Допустимо лишь предположить, что советский руководитель, осознавая сложность внутриполитической ситуации в Польше, учитывал главную ценность в позиции лидера ППР, а именно понимание им высокой национально-государственной и геополитической значимости для Польши союза с СССР. Это давало основания считать Гомулку, тяготившегося зависимостью Польши от СССР, стремившего ее уменьшить, надежным союзником Москвы.

Поэтому польские сталинисты могли распоряжаться судьбами членов партии из окружения Гомулки периода войны, но не судьбой самого лидера ППР, устранение которого от власти осуществлялось по удивительно мягкому для тех времен варианту. Отставного главу ППР, обвиненного в правом уклоне и национализме, Сталин принял в декабре 1948 г., ответил на его письмо, сохранил в ЦК ПОРП, между отставкой и арестом его прошли не дни и месяцы, а годы, после ареста дело не дошло до суда, из близких соратников Гомулки никто не погиб. Российские документы подкрепляют эти предположения. В октябре 1956 г. Н.С. Хрущев настаивал, что инициатива ареста Гомулки «исходила от Варшавы, а не от Сталина»: «Мы делали все, чтобы вас сохранить». Гомулка не опроверг этих слов. Если все было именно так, то сохранение жизни лидеру ППР происходило вопреки настроениям и планам «узкого» руководства ПОРП и самого Берута, который 24 февраля 1956 г. на встрече в МГУ им. М.В. Ломоносова с польскими студентами, отвечая на вопрос о «гомулковщине», заявил, что здесь «нечего пересматривать»39.

Таким образом, 1949—1953 годы стали в Польше временем политических репрессий и судебных процессов15*. Монопольно правившая партия использовала насилие как один из важнейших методов консолидации общества на классовой основе и приведения поляков к «гражданскому согласию». Особый смысл имели репрессии в ПОРП, направленные на превращение партии в тоталитарную организацию. Очищенная от «инакомыслия» и клановой борьбы за личную власть на партийном олимпе, такая партия, присвоив функции государственного механизма, становилась основой политического режима, близкого по типу советскому времен правления Сталина.

Примечания

*. Многие десятилетия спустя известный польский философ Л. Новак, профессор Познаньского университета, член ПОРП в 1962—1980 гг. и член «Солидарности» в 19801994 гг., имея в виду время «деспотического сталинизма», когда насилие было одним из важнейших факторов придания устойчивости режиму, признавал: «Люди, все люди, и поляки тоже, не только боятся силы, но, действительно, уважают ее» (Nowak L. Współczesne mity o PZPR // Polska pod rządami PZPR. Warszawa, 2000. S. 94—95).

**. До лета 1945 г. контрразведка Войска Польского состояла из офицеров «Смерш» ГУК НКО СССР, не подчинялась польскому командованию армии (Советский фактор в Восточной Европе. 1944—1953. Т. 1. 1944—1948. М., 1999. С. 57—58).

***. В польской научной литературе приводятся и иные цифры арестов как для первого периода (100 тыс. человек, из них 55 тыс. осужденных военно-полевыми судами), так и для второго периода (40 тыс. арестованных и 27,5 тыс. осужденных) (Werblan A. Stalinizm w Polsce. Warszawa, 2009. S. 66—67).

****. Сведения о числе исполненных смертных приговоров по политическим обвинениям среди доступных автору современных польских материалов различаются. По предположению А. Вербляна, на 1947—1955 гг. пришелся 1161 такой приговор при редких случаях помилований. А Пачковский считает, что за 1944—1955 гг. было вынесено судами 8 тыс. смертных приговоров, из которых исполнено 3100 (Werblan A. Stalinizm w Polsce. Warszawa, 2009. S. 74—76; Czekiści. Organy bezpieczeństwaw europejskich krajach bloku sowieckiego. 1944—1989. Warszawa, 2010. S. 456).

5*. Общая численность интеллигенции резко сократилась в годы войны. Самые большие потери понесла политическая, интеллектуальная, культурная элита общества: не пережило период оккупации 37,5% специалистов с высшим и 30% со средним образованием. Кроме того, решили не возвращаться в страну сотни представителей науки, творческих профессий, судей, врачей, священнослужителей, 17 тыс. офицеров (Kersten K. Między wyzwoleniem a zniewoleniem. Polska 1944—1956. Londyn, 1993. S. 7).

6*. В середине 1949 г. советскими гражданами были 5% офицерского корпуса. Год от года при росте общей численности польской армии их доля неуклонно снижалась, составив в 1952 г. менее 2% штатных кадров (Nalepa E.J. Oficerowie Armii Radzieckiej w Wojsku Polskim. 1943—1968. Warszawa, 1995. S. 65, 73).

7*. «Дело» заместителя начальника Генштаба генерала Ю. Куропески, который во время войны находился в немецком плену, разбиралось отдельным производством, завершилось в 1952 г. смертным приговором. По решению Берута его исполнение было приостановлено и не состоялось вовсе. Тогда же возник план открытого процесса над офицерами довоенного Генштаба, но весной 1953 г. Москва порекомендовала Беруту «воздержаться от проведения в настоящее время указанного открытого процесса» (Восточная Европа в документах российских архивов. 1944—1953. Т. 2. 1949—1953. М.; Новосибирск, 1998. С. 893—895).

8*. В межвоенное время и в годы войны Вольский (А. Пивоварчик) находился в СССР, был репрессирован, в ВКП(б) не состоял. В 1948 г. избран членом ЦК ПОРП (РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1301. Л. 59; Torańska T. Oni. Warszawa, 1989. S. 82).

9*. Речь идет о следствии по «делу» В. Леховича и А. Ярошевича, арестованных в октябре 1948 г., обвинявшихся в шпионаже в пользу АК.

10*. Репрессирован не был; жил в Кракове и работал директором Воеводской библиотеки. Восстановлен в партии в 1960 г. Умер в 1976 г.

11*. Киршбаум — член ЦК ПОРП Т. Данишевский.

12*. В 1955—1956 гг. арестованные генералы и офицеры Войска Польского были освобождены и реабилитированы.

13*. Присутствие советских военнослужащих в штате Войска Польского вызывало постоянное недовольство польского офицерства и воспринималось резко отрицательно польским обществом. Не был доволен таким положением и сам Рокоссовский. Но лишь после смерти Сталина Президиум ЦК КПСС 14 августа 1953 г. постановил отозвать в 1953—1955 гг. всех генералов и офицеров по мере замены их польскими офицерами и советскими советниками. По запросу Берута и Рокоссовского в Москве решили перейти на принятую мировую практику и направить в польскую армию в 1953—1955 гг. 269 советников на должности главного (при министре), старших советников и советников в Генштаб, центральные управления МНО, округа, военные соединения и части ВВС, ВМФ, ПВО, вузы и военные школы. По линии МВД СССР направлялись 34 офицера (в контрразведку — 16, в округа — 8, внутренние войска — 5 и погранохрану — 15 человек). К середине 50-х годов отзыв советских военнослужащих ускорился. На 1 ноября 1956 г. в польской армии штатно служили 32 генерала и 39 офицеров. Последним отбыл из Польши в 1968 г. советский генерал Ю. Бордзиловский (Nalepa E. Oficerowie Armii Radzieckiej w Wojsku Polskim. 1943—1968. Warszawa, 1995. S. 128, 131, 133, 280; АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 143. Л. 43; Оп. 63. Д. 124. Л. 65—66).

14*. Документально подтверждается стойкая заинтересованность Берута в организации судебного преследования арестованных генералов. В начале марта 1956 г. в Москве, незадолго до смерти, он имел продолжительную беседу с влиятельным сотрудником аппарата ЦК КПСС Я. Дзержинским. В ходе беседы Берут упорно настаивал на необходимости провести закрытый процесс над Спыхальским (АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 140. Л. 111—115).

15*. После смерти Б. Берута в марте 1956 г. были освобождены более 4800 человек, осужденных за «политические преступления» и более 1 тыс. за «предвоенные преступления» (Kozłowski Cz. Namiestnik Stalina. Warszawa, 1993. S. 113).

1. См. подробнее: Носкова А.Ф. Российская историография сталинизма в СССР и странах Восточной Европы: некоторые итоги изучения (конец XX — начало XXI века) // Славяноведение. 2012. № 1.

2. Dominiczak H. Organy bezpieczeństwa PRL. 1944—1990. Warszawa, 1997. S. 48—49; Ruzikowski T. Tajni współpracownicy pionów operacyjnych aparatu bezpieczeństwa 19501984 // Pamięć i Sprawiedliwość. 2003. N 1. S. 111.

3. Восточная Европа в документах российских архивов. 1944—1953. Т. 2. 1949—1953. М.; Новосибирск, 1998. С. 24—28; Kochański A. Polska 1944—1991. Informator historyczny. T. 1. Warszawa, 1996. S. 41, 151.

4. Błażyński Z. Mówi Józef Światło. Za kulisami bezpieki i partii. 1940—1955. Warszawa, 1990. S. 20.

5. Советский фактор... Т. 2. С.; цит. по: Aparat represji a opór społeczeństwa wobec systemu komunistycznego w Polsce i na Litwie w latach 1944—1956. Warszawa, 2005. S. 65; см. подробнее: Волокитина Т.В., Мурашко Г.П., Носкова А.Ф., Покивайлова Т.А. Москва и Восточная Европа. Становление политических режимов... Разд. II. Гл. VII.

6. Aparat bezpieczeństwa w Polsce. Kadra kierownicza. T. 1. 1944—1956. Warszawa, 2005. S. 20, 21; Czekiści. Organy bezpieczeństwa w europejskich krajach bloku sowieckiego. 1944—1989. Warszawa, 2010. S. 396.

7. Dokumenty do dziejów PRL. Aparat bezpieczeństwa w l. 1944—1956. Taktyka. Strategia. Metody. Cz. II. 1948/1949. Warszawa, 1996. S. 11—12; Aparat represji... S. 66—67; Czekiści... S. 410.

8. Восточная Европа в документах... Т. 2. С. 26; Dominiczak H. Organy bezpieczeństwa PRL... S. 41, 45; Aparat bezpieczeństwa... Cz. II. 1948/1949... S. 97—99; Ruzikowski T. Tajni współpracownicy... S. 115; Kurtyka J. Światy przeciwstawne: komunistyczna bezpieka wobec podziemia niepodległościowego // Pamięć i sprawiedliwość. 2004. N 1 (5). S. 18; Czekiści... S. 435—436.

9. Kozłowski Cz. Namiestnik Stalina. Rzecz o Bierucie. Warszawa, 1993. S. 64; Palski Z. Agentura Informacji Wojskowej w latach 1945—1956 // Dokumenty do dziejów PRL. Zeszyt 3. Warszawa, 1992. S. 7—40; Czekiści... S. 436.

10. Szwagrzyk K. Prawnicy czasu bezprawia. Sędziowie i prokuratorzy wojskowi w Polsce. 19441956. Kraków; Wrocław, 2005. S. 142—146; Czekiści... S. 396—397.

11. Aparat bezpieczeństwa... T. 1. S. 25; Paczkowski A. Od sfalszowanego zwycięstwa... S. 47—65; Idem. Pół wieku dziejów Polski. 1939—1989. Warszawa, 1995. S. 259; Советский фактор... Т. 2. С. 546; Friszke A. Polska. Losy... S. 203—204; Czekiści... S. 455—456.

12. Werblan A. Stalinizm w Polsce... S. 71; АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 31. П. 233. Д. 12, Л. 18; Оп. 34. П. 263. Д. 12. Л. 106; П. 275. Д. 90. Л. 18—19.

13. Friszke A. Polska. Losy... S. 207—208; Dominiczak H. Organy bezpieczeństwa PRL... S. 71; Wyrwich M. Obozy w PRL // Biuletyn polityczny. 1994. S. 49—51; Słabek H. Intelektualistów obraz własny... S. 102.

14. АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 35. П. 283. Д. 20. Л. 60; Habielski R. Polityczna historia mediów w Polsce w XX weku. Warszawa, 2009. S. 220—221.

15. Цит. по: Dominiczak H. Organy bezpieczeństwa PRL... S. 68; Fieldorf M., Zachuta L. General Fieldorf «Nil». Fakty. Dokumenty. Relacje. Wyd. II. Warszawa, 2006. S. 486, 557, 575, 591, 633.

16. Цит.по: Юсупов Р.Р. Власть и интеллигенция. Из истории Польши XX столетия (19181980 гг.). Казань, 1996. С. 174—175.

17. Słabek H. Intelektualistów obraz... S. 52—53; 102—103; Stępień M. «Jak grecka tragedia». Pisarz polski w sytuacji wyboru (1944—1948).Kraków, 2005. S. 27—29; Słabek H. O społecznej historii... S. 374.

18. Piecuch H. Akcje specjalne: od Bieruta do Ochaba. Warszawa, 1996. S. 53; Nalepa E.J. Oficerowie Armii Radzickiej w Wojsku Polskim. 1943—1968. Warszawa, 1995. S. 63—64.

19. Poksiński J. «TUN». Tatar-Utnik-Nowicki. Warszawa, 1992 S. 7; Волокитина Т.В., Мурашко Г.П., Носкова А.Ф., Покивайлова Т.А. Москва и Восточная Европа. Становление политических режимов... С. 467, 471, 477.

20. Sobór-Świderska A. Jakub Berman... S. 303.

21. АП РФ. Ф. 45. Оп. 66. Д. 360. Л. 42; Ф. 3. Оп. 66. Д. 138. Л. 71—72; Poksiński J. «TUN». Tatar... S. 149; Czekiści... S. 445.

22. Советский фактор... Т. 2. С. 232—235; Восточная Европа в документах... Т. 2. С. 230.

23. Syzdek E., Syzdek B. Cena władzy zależnej. Warszawa, 2001. S. 136—137.

24. Цит. по: Волокитина Т.В., Мурашко Г.П., Носкова А.Ф., Покивайлова Т.А. Москва и Восточная Европа. Становление политических режимов... С. 528.

25. См. подробнее: Wokół pogromu Kieleckiego. T. II. Warszawa, 2008. S. 152 i inn.; Gross J.T. Strach. Antysemityzm tuż po wojnie. Historia totalnej zapaśi. Kraków, 2008. S. 166, 134 и др.; Советский фактор... Т. 1. С. 229—231, 317—318.

26. Советский фактор... Т. 2. 1949—1953. С. 562—563; Восточная Европа в документах... Т. 1. С. 940—941.

27. Szaynok B. Walka z syjonizmem w Polsce (1948—1953) // Komunizm. Ideologia. System. Ludzie. Warszawa, 2001. S. 252—264, 271.

28. Восточная Европа в документах... Т. 2. С. 172—178, 191.

29. АП РФ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 360. Л. 31—35.

30. Восточная Европа в документах... Т. 2. С. 312.

31. Восточная Европа в документах... Т. 2. С. 332—333; РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1301. Л. 178, 186.

32. АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 151. Л. 43, 45; AAN. Zespół PZPR. Sygn. 237/ II-5. S. 38.

33. Восточная Европа в документах... Т. 2. С. 337—342; АП РФ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 360. Л. 75, 78.

34. Nalepa E.J. Oficerowie Armii... S. 273—274.

35. Восточная Европа в документах... Т. 2. С. 172—178; РГАСПИ Ф. 82. Оп. 2. Д. 1300. Л. 14, 18, 21.

36. АП РФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 151 Л. 49—51; РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2, Д. 1360. Л. 26.

37. Kozłowski Cz. Namiestnik Stalina... S. 115—116, 119—120.

38. Błażyński J. Mówi Józef Światło... S. 23.

39. Запись бесед делегации Президиума ЦК КПСС и членов политбюро ЦК ПОРП в Варшаве 19 октября 1956 г. // Славянский альманах. 2007. М., 2008. С. 500—501; Duraczyński E. Stalin. Twórca i dyktator supermocarstwa. Warszawa, 2012. S. 677—678.

 
Яндекс.Метрика
© 2024 Библиотека. Исследователям Катынского дела.
Публикация материалов со сноской на источник.
На главную | Карта сайта | Ссылки | Контакты