«Черный» сентябрь 1939 года: раздел Польши и ликвидация ее армии

Согласно задумке Гитлера, начало войне положила нацистская провокация. Вечером 31 августа группа эсэсовцев, переодетых в польские мундиры, вторглась в помещение немецкой радиостанции в Гливицах. Переданный в эфир краткий текст на польском языке призывал к войне с Германией. На полу остался застреленный немецкий уголовник, переодетый в польский мундир. На рассвете 1 сентября без объявления войны линкор «Шлезвиг-Гольштейн», посетивший с «визитом вежливости» Гдыню, начал обстрел Вестерплятте. Первый же выстрел нарушил Женевские конвенции о законах и обычаях войны — запрет обстрела суши с моря. Польша стала жертвой гитлеровской агрессии.

В тот же день польский президент И. Мощицкий назначил генерального инспектора армии маршала Э. Рыдза-Смиглого главнокомандующим и призвал нацию сплотиться на Борьбу за свободу, независимость и честь страны, дать достойную отповедь агрессорам.

Соотношение военных и экономических потенциалов двух стран было несоизмеримым: Германия имела почти двукратное преимущество по личному составу, трехкратное — по артиллерии, четырехкратное — по танкам и пятикратное — по воздушным силам. На направлениях главных ударов превосходство в танках было восьмикратное, в артиллерии — четырехкратное. К тому же германское вооружение только что обновилось, было значительно современнее польского.

Развернув наступление с юга, запада и севера на всем протяжении почти полутора тысяч километров границы, немецкое командование планировало блицкриг, массированный удар всеми силами, чтобы сразу взорвать польскую оборону, окружить и уничтожить главные польские силы, сломить сопротивление.

Польское командование рассчитывало, что, приняв на себя первый удар, Польша будет вести войну в коалиции с Францией и Великобританией, которые начнут наступление с 15-го дня после мобилизации. Предполагалось, что соседние государства сохранят нейтралитет, а это позволит бросить все силы против Германии, что связь с союзниками будет осуществляться через Румынию и, возможно, СССР. В середине 1939 г. на совещании руководства инспектората армии Рыдз-Смиглы поставил вопрос о возможности агрессии со стороны соседей. Было признано, что реальная угроза исходит со стороны гитлеровской Германии и следует укрепить оборону на западной границе. Советский Союз, вероятнее всего, сохранит нейтралитет и будет благоприятствовать Польше и западным державам. Поэтому было решено перебросить части с восточных территорий на западные границы¹.

Гитлер определил принцип будущих действий против Польши в июне 1939 г. так: «...Если дело дойдет до скрещения германо-польского оружия, то германская армия будет действовать жестоко и беспощадно. Немцы во всем мире ославлены как гунны, но то, что произойдет в случае войны с Польшей, превзойдет и затмит гуннов. Эта безудержность в германских военных действиях необходима, чтобы продемонстрировать государствам Европы и Юго-Востока на примере уничтожения Польши, что означает в условиях сегодняшнего дня противоречить желаниям немцев и провоцировать Германию на введение военных сил»².

Немецкие войска в ходе первого наступления достигли значительных успехов, но окружить польскую армию им не удалось. В ходе полутора тысяч боев и столкновений за 36 дней войны с немцами, оказав в ряде мест (Вестерплатте, Мокра, Млава, Визна, Бзура, оборона Варшавы и др.) отчаянное сопротивление, эта армия потеряла около 70 тысяч убитыми и умершими от ран, около 460 тысяч пленными. В декабре 1939 г. Рыдз-Смиглы скажет: «Начиная войну, я хорошо понимал, что она неизбежно будет проиграна на польском фронте, который я считал одним из участков великого антинемецкого фронта; начиная в небывалых условиях борьбу, я чувствовал себя командиром участка, который должен быть принесен в жертву, чтобы дать другим время и возможность организоваться и подготовиться»³.

Первым жестом поддержки были ультиматумы английского и французского правительств, направленные в Германию с требованием немедленно прекратить военные действия и вывести войска с польской территории. В ответ на отказ они объявили Германии войну, к чему присоединились британские доминионы. Но 15 европейских стран и США объявили о своем нейтралитете.

Политическая и военная элита Британии и Франции вскоре пришли к выводу, что наступательные действия с их стороны нецелесообразны. Французский начальник штаба генерал М. Гамелен уже 5 сентября заявил, что шансов у Польши на продолжение сопротивления нет и «это является основанием для сохранения наших сил», поэтому не следует обращать внимание на всеобщее возмущение и начинать военные действия⁴; накануне майские решения были подтверждены на «саммите» французского и английского командований. На западном фронте велась «странная война».

Французский посол в Польше Л. Ноэль уже 6 сентября предложил перевести польское правительство во Францию, а 11-го он обсуждал этот вопрос с Беком, одновременно начав переговоры с Румынией, но не о пропуске польского правительства, а об его интернировании. У Ноэля на примете был другой, свой кандидат в премьеры — генерал В. Сикорский.

При обсуждении проблемы перехода границы польское правительство руководствовалось бельгийским прецедентом периода Первой мировой войны. Это позволило бы, во-первых, соблюсти конституционную преемственность польской государственности и, во-вторых, продолжить при поддержке союзных держав сопротивление за рубежами страны, то есть не капитулировать, что могло бы послужить основой прекращения действия международных соглашений.

Польша все ждала помощи. Между тем Высший военный совет в Париже принял 8 сентября решение не высылать в Польшу ни одного самолета, не бомбардировать объекты в Германии. Через несколько часов был отдан приказ прекратить военные действия против нее. 9 сентября была подтверждена стратегия многолетней войны, при глобальной завершении которой только и будет решаться судьба Польши.

Перед заседанием премьер-министров двух стран в Абвиле 12 сентября эксперты пришли к выводу, что Польша проиграла войну. Даладье и Чемберлен решили, что помогать Польше уже бесполезно.

Широкое общественное мнение западных стран было настроено иначе. Коммунистические партии руководствовались установками антифашистской борьбы. Компартия Норвегии 2 сентября в газете «Арбейдерен» определила Гитлера как безусловного агрессора, который «метал громы и молнии по поводу "несправедливости" Версальского мира, "гонений" на национальное меньшинство, по поводу "нарушения границы" поляками и т.п.», а теперь он «еще раз пытается добиться своего: уничтожить другие нации и закабалить другие народы». ЦК компартии США записал в решении, что необходима «широкая моральная, дипломатическая и экономическая помощь польскому народу и всем тем, кто помогает Польше защищать свою национальную независимость»⁵. ЦК компартии Швеции 4 сентября опубликовал манифест, в котором было записано: «Империалистическая война за новый передел мира между капиталистическими великими державами вступила в новую фазу. Гитлеровская Германия напала на Польшу. [...] История человечества не знает более черного преступления, чем насильственные действия национал-социалистских безумцев против Польши, могущие вызвать всеобщую европейскую войну, всемирную войну...» Отважные коммунисты из берлин-бранденбургского комитета в своем воззвании включили в число лозунгов призыв: «За свободу Австрии, Чехословакии и Польши!»⁶

Секретариат Исполкома Коминтерна был в полном замешательстве. Он заседал и 1, и 2 сентября, признал «в основном правильной» позицию в отношении советско-германского пакта, но не мог установить, какова должна быть тактическая линия Коминтерна в связи с «начавшейся германо-польской войной и угрозой ее расширения». 5 сентября Г. Димитров обратился к А. Жданову с письмом о необходимости обсудить со Сталиным испытываемые руководством Коминтерна «исключительные трудности»: «для их преодоления, как и для принятия правильного решения, мы нуждаемся больше, чем когда бы ни было, в непосредственной помощи и совете товарища Сталина». Рукою Димитрова было помечено: «Беседа с т. Сталиным в присутствии тт. Молотова и Жданова состоялась 7.9.39— 8.9.39»⁷.

Сталин дал Коминтерну новые установки: война идет между Двумя группами капиталистических стран за передел мира, за господство над миром. «Мы не прочь, — говорил он, — чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. [...] Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расшатывает, подрывает капиталистическую систему». «Мы, — добавил он, — можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались». Сталин утверждал, что до войны противопоставление фашизма демократическому режиму было совершенно правильно, во время войны деление стран на фашистские и демократические «потеряло прежний смысл». Он потребовал снять лозунг народного фронта. Что же касается Польши, он рассматривал ее отнюдь не как жертву агрессора: «Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше! Что плохого было бы, если бы в результате разгрома Польши мы распространили социалистическую систему на новые территории и население»⁸. Он предложил Президиуму ИККИ выступить с соответствующими тезисами. Была подготовлена директива секретариата, утвержденная 9 сентября. О германо-польской войне в ней говорилось однозначно: «Международный пролетариат не может ни в коем случае защищать фашистскую Польшу, отвергнувшую помощь Советского Союза, угнетающую другие национальности»⁹.

Коммунисты разных стран хотели сражаться против фашистской агрессии в «национальных легионах» — как в республиканской Испании. Сталин навязал Коминтерну решительный поворот стратегии и тактики. 15 сентября решение Секретариата ИККИ отрицательно оценило эту инициативу, поколебав намерение многих антифашистов с оружием в руках защищать независимость Польши. Ситуация была изображена как попытка англо-французского империализма в очередной раз использовать национальные интересы малых народов Европы в качестве разменной монеты в борьбе с германским империализмом¹⁰.

Сталинское руководство на рубеже августа—сентября интенсивно готовилось к реализации своих договоренностей с фюрером, маскируя военные приготовления. Советский посол в Варшаве Шаронов уверял Бека, что СССР по-прежнему готов вести переговоры с Великобританией и Францией и подписать конвенцию. Ссылаясь на интервью Ворошилова «Известиям», он спросил, почему Польша не обращается за помощью. Однако, когда 5 сентября посол В. Гжибовский нанес визит Молотову и просил о снабжении военными материалами и транзите военных грузов через СССР в Польшу, ответом было холодное заявление только о точном исполнении торгового соглашения и отказе в транзите, поскольку в сложившейся международной обстановке Советский Союз не хочет быть втянутым в войну на той или другой стороне и должен обеспечить свою безопасность¹¹.

В этот день советская печать открыто сообщила, что очередное увольнение из рядов РККА задерживается на месяц. 4 сентября было принято решение о мобилизации четырех возрастов призывников, 10 сентября появилось сообщение, что «произведен частичный призыв запасных, поскольку германо-польская война принимает угрожающий характер и требует мер по обороне страны».

Были созданы два фронта — Белорусский и Украинский, которые быстро пополнялись частями из других округов и оперативными единицами НКВД (их личный состав был доведен с 465 тыс. в середине сентября до 1,5 млн. к началу октября¹²).

Советско-польские договоренности нарушались все более открыто. Отказ от транзита военных материалов в Польшу через территорию СССР был нарушением договора о ненападении от 25 июля 1932 г., вторая статья которого гласила, что в случае агрессии другая договаривающаяся сторона обязуется не оказывать ни прямо, ни косвенно помощи и поддержки нападающему государству. Еще более грубым нарушением было использование радиостанции Минска в качестве маяка для самолетов люфтваффе, разрешенное сталинским руководством по просьбе начальника генерального штаба германских ВВС.

Интенсивно продолжалось уточнение условий сговора. Сталин «дорабатывал» территорииальные аспекты. Не успел Риббентроп вернуться в Берлин, как Молотов пригласил Шуленбурга и заявил, что линия раздела принята поспешно и требует уточнения: ее необходимо передвинуть к реке Писа, то есть включить район Белостока в советскую сферу. Гитлер немедленно согласился, и 28 августа протокол был подписан.

3 сентября, со вступлением Франции и Великобритании в войну, Риббентроп поручил Шуленбургу подтвердить, что германская армия намеревается разгромить польскую за пару недель, договоренность о сферах — занимаемых территориях — остается в силе, а военные действия будут проводиться в обеих сферах, в связи с чем следует обсудить с Молотовым вопрос о своевременном занятии Советами их сферы, что соответствует договоренности и интересам самих Советов. Советская сторона взяла в соответствии со сталинской установкой курс на проволочку, напомнив о договоренности соблюдать разграничение и отвести германские войска в случае пересечения обговоренных рубежей.

9 сентября Риббентроп проинструктировал посла, что следует подтвердить верность пакту и решимость немецких войск сражаться с поляками на всей территории. Молотов ответил Шуленбургу, что советские вооруженные действия начнутся в течение ближайших дней. Поскольку в немецком коммюнике было упомянуто о возможных переговорах с поляками о перемирии, Молотов на следующий день, 10 сентября, объяснял послу, что такой ход событий перечеркнет план перехода польской границы Красной Армией. Он должен быть обоснован распадом польского государства и необходимостью помощи украинскому и белорусскому населению. Если же Германия заключит перемирие (ввиду разгрома польской армии), «СССР не сможет начать новую войну». Эти беседы продолжались почти ежедневно. 14-го Молотов заявил, что, пока Варшава защищается, советское правительство не может обосновать ввод своих войск «распадом польского государства»¹³. Кстати, именно так оно намеревалось сделать, когда получило известие о взятии Варшавы, оказавшееся ложным, поскольку немецкие части были около столицы остановлены. Молотов не преминул поздравить Берлин с победой, и того же 9 сентября была готова директива наркома Ворошилова и начальника генштаба РККА Шапошникова военсовету Белорусского округа о наступлении на Польшу 11 сентября «с целью молниеносным ударом разгромить противостоящие войска противника»¹⁴. Такая же директива была заготовлена для военсовета Киевского округа. Поскольку польские части под напором немецких войск отступали к румынской границе, где планировались меры по созданию плацдарма для контрнаступления, она предписывала «нанести мощный и молниеносный удар по польским войскам, надежно прикрывая свой левый фланг и отрезая польские войска от румынской границы...»¹⁵. Польские части попали бы в ловушку, не был бы допущен и их выход за пределы страны.

Директивы ориентировали на обход противника с флангов и заход в тыл, по возможности избегая фронтальных боев «на укрепленных позициях противника», имея в виду широкомасштабное пленение живой силы одновременно с массированным наступлением под прикрытием сильной истребительной авиации во взаимодействии с бомбардировочной, штурмовой авиацией, а также артиллерией.

Поскольку информация о взятии Варшавы оказалась ложной, директивы пока остались лежать на столе у Шапошникова. Ждал своего исполнения и приказ Берии № 00931, который определял порядок оформления арестов военнопленных, отработанный еще в августе.

В ходе советско-германских переговоров Шуленбург установил, как он доносил Риббентропу 10 сентября, что «советское правительство намеревалось воспользоваться дальнейшим продвижением германских войск и заявить, что Польша разваливается на куски и вследствие этого Советский Союз должен прийти на помощь украинцам и белорусам, которым "угрожает" Германия». 14 сентября он вновь подтверждал, что «для политической мотивировки советской акции падение Польши и переход под опеку меньшинств были бы вопросом самого большого значения». Красная Армия достигла стадии готовности раньше, чем предполагалось, но не начнет наступления ранее, чем будет взята столица Польши — Варшава¹⁶.

Риббентроп на следующий день передал Шуленбургу точку зрения правительства: Варшава падет через пару дней; СССР должен освободить Германию от ликвидации польской армии на всем протяжении до советских границ, иначе в советской «сфере интересов» может возникнуть «политический вакуум»; для координации военных операций предлагается встреча делегаций сторон в Белостоке. Посол детально представил аргументацию этой позиции Молотову, подчеркнув, что рейх не собирается разворачивать в советской сфере, восточнее линии Нарев—Буг—Висла—Сан, политической или административной деятельности и «здесь может возникнуть новое государство». Он стимулировал также опубликование общего коммюнике, скорейшее введение войск, точное указание дня и часа начала военных действий, но категорически возражал против формулы защиты белорусского и украинского населения от угрозы со стороны Германии, использование которой Молотов обосновывал необходимостью соответствующей подготовки советского общественного мнения.

Этот обмен мнениями имел место 16 сентября. К тому времени немецкие войска заняли половину польской территории, выйдя на линию Белосток—Буг—Львов. Было очевидно, что Великобритания и Франция воздерживаются от вооруженной помощи Польше, правительство которой и золотой запас следовали вместе с дипломатическим корпусом в направлении румынской границы. Соглашение о переходе его в Румынию было достигнуто.

Было заключено и вступило в силу перемирие СССР с Японией. Ситуация располагала к принятию быстрого решения.

Варшава еще сопротивлялась, хотя в ночь на 7 сентября начальник отдела пропаганды главного командования Войска Польского полковник Р. Умястовский призвал по радио всех способных встать под ружье мужчин оставить город и направиться на восток, где они получат оружие и будут приняты на довольствие в армейские части. Тем не менее Варшава оборонялась до 28 сентября. Но ее судьба в глазах Сталина была предрешена. Значимее становилась немецкая угроза фактического нарушения договоренностей и создания украинского, а может быть, и белорусского государства в советской «сфере интересов». Не был еще закрыт и вопрос о сохранении независимого польского государства в той или иной форме и о границах этого государства, который, согласно секретному дополнительному протоколу, должен был быть «окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития».

Советская печать уже получила сигнал к подготовке общественного мнения страны. На страницах центральных органов была опубликована серия статей: 14 сентября «Правда» объясняла населению «внутренние причины поражения Польши в войне», с упором на ее многонациональный состав и «эксплуататорский» строй, а «Известия» акцентировали внимание на нарушениях польскими самолетами советских границ.

Вечером 16 сентября Молотов после совещания со Сталиным и Ворошиловым вновь пригласил Шуленбурга и сообщил ему, что Красная Армия выступит в поход 17-го или 18-го. К тому времени, с 16 часов, в частях уже начали читать приказ о выступлении Красной Армии в «освободительный поход», проводя по этому поводу митинги и собрания. Через несколько часов, в 2.00 17 сентября, Сталин, Молотов и Ворошилов еще раз пригласили Шуленбурга, и он был проинформирован, что в 6.00 Красная Армия перейдет польскую границу по всей ее длине.

В 3.00 в Наркоминдел был приглашен посол В. Гжибовский. Ему была зачитана нота, в которой утверждалось: «...Польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность Польского государства. [...] Варшава как столица Польши не существует больше. Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что Польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договоры, заключенные между СССР и Польшей». Советское правительство заявляло, что, «будучи доселе нейтральным», оно не может теперь нейтрально относиться к возможной угрозе для страны и беззащитности украинского и белорусского населения, проживающего на территории Польши, почему и отдало приказ перейти ее границу и взять под защиту его жизнь и имущество. Одновременно оно «намерено принять все меры к тому, чтобы вызволить польский народ из злополучной войны, куда он был ввергнут его неразумными руководителями, и дать ему возможность зажить мирной жизнью»¹⁷.

Польский посол отказался принять ноту и решительно опротестовал как оценку состояния польского государства, так и его военную ситуацию как якобы оправданный повод для вторжения, которое является четвертым разделом Польши: «Ни один из аргументов, использованных для оправдания превращения польско-советских договоров в пустые бумажки, не выдерживает критики. По моей информации, глава государства и правительство находятся на польской территории [...]. Суверенность государства существует, пока солдаты регулярной армии сражаются [...]. То, что нота говорит о положении меньшинств, является бессмыслицей. Все меньшинства доказывают действием свою полную солидарность с Польшей в борьбе с германщиной. Вы многократно в наших беседах говорили о славянской солидарности. В настоящий момент не только украинцы и белорусы сражаются рядом с нами против немцев, но и чешские и словацкие легионы. Куда же делась ваша славянская солидарность? [...] Наполеон вошел в Москву, но, пока существовали армии Кутузова, считалось, что Россия также существует»¹⁸.

Информация посла была точной, юридическая трактовка ноты — безупречной. Советский Союз, участвуя в уничтожении Польского государства по воле сталинского руководства, грубо нарушал международное право — два двусторонних договора (Рижский мир и пакт о ненападении от 1932 г., пролонгированный до 31 декабря 1945 г.) и ряд многосторонних договоров, а также двусторонние торговые соглашения. Нота, которая была разослана в представительства Польши и других государств, создавала лишь видимость снятия договорных обязательств в отношении этой страны и служила прикрытием участия СССР в очевидной агрессии против Польши, в попытке ликвидации Польского государства и его армии с перекладыванием вины за эти действия на их жертву. Пропагандистская машина десятилетиями сохраняла и клишировала этот ложный стереотип.

На рассвете 17 сентября Красная Армия без объявления войны развернула боевые действия, когда польские вооруженные силы продолжали мужественно оказывать сопротивление значительно превосходящим силам гитлеровской армии, а правительство страны находилось на своей территории. Использованные для вторжения силы (466.516 чел., согласно изданию «Гриф секретности снят») почти равнялись по численности вермахту, а количество танков было почти вдвое большим. Польша, разумеется, не имела никаких шансов в борьбе против двух соседних великих держав, которые сговорились разделить ее как свою добычу. В 1948 г. на юбилейной сессии Верховного Совета УССР в день 30-летия Советской Украины Молотов заявил вполне откровенно: Советский Союз окреп и получил возможность предъявлять свои права¹⁹.

Сталин действовал очень осторожно: ответив Гитлеру взаимопониманием в деле раздела Восточной Европы, он старался не «засвечиваться», не давать повода для отождествления его политики с политикой Гитлера, избегать, что подметил Шуленбург, обвинения в глазах мирового общественного мнения в агрессии против Польши вместе с фюрером²⁰.

Застигнув врасплох польское командование, которое имело на восточной границе только корпус охраны пограничья (на всей протяженности советско-польской границы в 1.400 км на каждый километр в среднем приходилось десять слабовооруженных пограничников), а в восточной части страны — остатки разбитых немцами частей, потери в которых достигли 70%, группы мобилизованных, но пока не обмундированных и слабовооруженных новобранцев (50 тыс. чел. на начало октября на Белорусском и 300 тыс. чел. на конец сентября на Украинском фронтах) — почти половина вообще не была вооружена, советские танковые колонны быстро решали поставленную задачу. Их почти беспрепятственное продвижение по направлению к румынской границе подкреплялось мощной пропагандистской поддержкой: сообщениями о славянской взаимопомощи, о выступлении против немцев, «политикой улыбок» и приветствий, польскими национальными флажками на люках танков и т.п.²¹

Первой реакцией польского командования была попытка организовать на новом фронте активное сопротивление. Однако боеспособные части бились с наступающими немецкими войсками и о реальном противодействии советским танкам не могло быть речи. Стало очевидно, что надежды на продолжение вооруженной борьбы на территории страны полностью перечеркнуты: этот «коварный удар в спину окончательно решил судьбу кампании»²². Попытка выслать парламентеров ни к чему не привела: они были арестованы. В ставке воцарилось мрачное, подавленное настроение, прерываемое всплесками отчаяния. Начальник Главного штаба генерал В. Стахевич засвидетельствовал в воспоминаниях всеобщее понимание того, что противостоять продвижению Красной Армии невозможно, вооруженная борьба «не могла дать никаких конкретных результатов. Речь могла идти только об одном — о вооруженной демонстрации протеста перед миром против коварной агрессии второго врага. А этим протестом были выстрелы отступающих частей корпуса охраны пограничья...» Главнокомандующий пресек предложения стоять насмерть. «...Что Польша будет иметь от этого? — спросил он. — Будем формировать армию во Франции. Надо сражаться дальше»²³. Поскольку первый день прошел, согласно получаемой информации, без особых обострений, был принят план быстрого перемещения воинских частей потерявшего свое значение южного плацдарма на территорию Румынии и, во вторую очередь, Венгрии. Э. Рыдз-Смиглы подписал роковой для сопротивлявшейся армии приказ: «Советы вторглись. Приказываю осуществить отход в Румынию и Венгрию...»²⁴ Это был приказ не атаковать советские войска, если они не будут ввязываться в бои или пытаться разоружать польские части. Одновременно он распорядился, чтобы администрация и полиция, управление железными дорогами и военные власти оставались на своих местах и путем переговоров с советскими командирами обеспечивали перемещение воинских частей, перед которыми по-прежнему стояла задача сопротивления немцам. Руководители шефов военных миссий Англии и Франции поддержали этот план.

Вслед за вооруженными столкновениями на границе бои были перенесены на внутренние территории и разворачивались с разной интенсивностью в зависимости от получения приказа командования и позиций командиров обеих сторон.

Вовне эти действия с первого дня были обставлены весьма миролюбивым образом. Послам и посланникам государств, имеющих дипломатические отношения с СССР, была вручена нота от 17 сентября с приложением известной ноты Правительства СССР на имя польского посла В. Гжибовского с той же датой и заверением о намерении СССР проводить политику нейтралитета в отношениях с каждой из этих стран.

18 сентября по предложению Риббентропа было принято совместное германо-советское коммюнике, определившее целью акции «восстановить в Польше порядок и спокойствие, нарушенные распадом польского государства, и помочь населению Польши переустроить условия своего государственного существования»²⁵. Оно было опубликовано 20 сентября, в обстановке проявления обеспокоенности мирового общественного мнения по поводу советских намерений в отношении Польши, советско-германского взаимодействия и раздела территорий между Германией и СССР, будущности их населения. Определенная конструктивность тональности коммюнике, а также перенесение разделительной линии на контуры намеченной в былые времена линии Керзона авторства политиков Запада оказались весьма результативным, тщательно продуманным ходом, фактором, сдерживавшим давление на СССР. Советский Союз как бы и не покушался на чисто польские этнические территории, что, как заметил Риббентроп, в глазах мирового общественного мнения освобождало Россию от польского вопроса. А тем временем эффективное взаимодействие в деле ликвидации польской армии, лишения ее возможности продолжать широкомасштабное сопротивление гитлеровской армии позволяло, согласно заявке Риббентропа, освободить последнюю «от необходимости уничтожать остатки польской армии, преследуя их вплоть до русской границы».

В приказах наркома обороны, командующих фронтами, боевых приказах штабов, а также аналитических документах военных историков из различных советских ведомств боевые действия в «польскую кампанию» именовались «польско-советской войной 1939 года», говорилось о «ходе войны», в которой противник нес потери «убитыми, ранеными и пленными», а разрозненные подразделения польской армии и «мелкие банды» быстро ликвидировались, моторизованные части «уничтожали по пути отдельные очаги сопротивления...»²⁶.

В этом деле взаимодействие с немецкими частями в соответствии с секретной договоренностью осуществлялось весьма четко. В частности, в «Военно-историческом описании боевых действий 10-й армии в польскую кампанию» подчеркивалось, что в случаях обращения немецкого командования к командованию частей Красной Армии за помощью в «уничтожении польских банд» выделялись «необходимые силы»²⁷ для прикрытия отхода немецких частей.

Из оперативных сводок Генштаба РККА, которые публиковались с 17 по 27 сентября 1939 г., только первая содержала фразу о восторженной встрече советских частей населением. В последующих этого, вмонтированного и в первые кинохроники, сюжета почти не было. Его заменили полосы журналистских репортажей о достигнутых рубежах, занятых городах со средним темпом марша 30—40 км в день, о количестве захваченных пленных.

Приказ Ворошилова от 7 ноября 1939 г. гласил, в частности: «Польское государство, правители которого всегда проявляли так много заносчивости и бахвальства, при первом же серьезном военном столкновении разлетелось как старая и сгнившая телега. За какие-нибудь 15 дней войны с Германией панская Польша как государство перестала существовать», «стремительным натиском части Красной Армии разгромили польские войска...»²⁸ Термин «освободительный поход» возобладал позже — как идеологическое прикрытие в решениях Верховного Совета СССР 1—2 ноября и последующих решениях Верховных Советов УССР и БССР.

Вновь торжествовала «революционная целесообразность».

В соответствии с укоренившейся идеологемой истребления «классового врага» стало действовать и само командование. Согласно опубликованным двенадцати решениям Военсовета Киевского специального военного округа с грифом «совершенно секретно», военный трибунал приговорил к расстрелу несколько десятков полицейских и тюремщиков²⁹. Вскоре «революционное возмездие» стало настигать и пленных, расстреливаемых за само оказание сопротивления.

Рисунок боевых действий был весьма нечетким: после противостояния на границе и отступления корпуса охраны пограничья советские части в северо-восточной части страны не имели перед собой подразделений, способных продолжить борьбу. Большинство городов и поселков было сдано без боя. В центре и на юге отдельные сражения, стычки и перестрелки были более частым явлением. Отступления чередовались с боями то с германскими, то с советскими частями, попытками проскользнуть между ними, выйти за пределы страны в Румынию и Венгрию, Литву и Латвию, от безвыходности распустить рядовой состав и демобилизовать подразделения.

Попавшие в плен в локальных боях небольшие группы полностью зависели от усмотрения любого командира, от его «классового» рвения, и у них было не так много шансов остаться на свободе и выжить, как, впрочем, у учителей и других попавших в проскрипционные списки нескольких тысяч представителей чуть более состоятельных кругов, в том числе интеллигенции (преимущественно поляков), «кулаков» и др.

После окончания боев продолжалось отлавливание всех, кто когда-либо служил в польской армии, для направления их в лагеря и тюрьмы, и «красный террор» принес в это время больше жертв, чем в ходе военных действий. Поведение оперативных групп НКВД не отличалось от практики ГУЛАГа. Конвоиров было значительно меньше, чем их возросшее в обстановке полной безнаказанности рвение. Поэтому для запугивания широко применялись расправы по ходу движения колонн, выборочные расстрелы. Были расстреляны моряки Пинской флотилии, многие пограничники, солдаты и офицеры.

Установка сталинского руководства на полное уничтожение польской армии путем массового пленения живой силы создавала неимоверные организационные трудности. Огромное количество задержанных не только на территории, на какой действовала Красная Армия, невозможно было быстро собрать, отконвоировать в лагеря, которые только создавались и не могли вместить столь многочисленный контингент. Замнаркома обороны Г.И. Кулик рапортовал Сталину, Молотову и Ворошилову уже 21 сентября, что считает необходимым издать распоряжение об отправке домой после регистрации пленных белорусов и украинцев, поскольку их нечем кормить. 23 сентября Ворошилов распорядился так и поступить при предъявлении документов о мобилизации, что позволило отпустить часть военнопленных из числа солдат. Однако после жалобы начальника Политуправления РККА Л.З. Мехлиса Сталину, что его распоряжение об аресте всех военнослужащих не исполняется, командующим обоих фронтов 26 сентября было рекомендовано прекратить освобождать даже солдат-украинцев и белорусов³⁰.

Военачальники не видели в этом особого смысла. Командарм Ковалев дифференцированно относился к солдатам: предписывал вернувшихся домой и занятых своим обычным трудом только зарегистрировать, а тех, кто перемещался «по городам, деревням и лесам, независимо от того, оказывали ли они сопротивление в борьбе с частями Красной Армии или нет, были взяты в плен с оружием в руках или без оружия, также направлять в лагеря военнопленных»³¹. Различий в национальной принадлежности он не делал. 27-го директива Военсовета фронта уже предписывала задерживать всех польских военнослужащих, как создающих на тылах угрозу возникновения «разного рода диверсионных групп и банд»³².

По показаниям пленных из архива Ст. Кота, при неконфликтном соприкосновении советских и польских частей взятие поляков «в плен» обставлялось следующим образом. Советские командиры устраивали собрания и митинги, на которых как правило убеждали, что Красная Армия пришла, чтобы помочь Польше, для которой война теперь благополучно закончилась. Затем, отделив солдат от транспорта с оружием и снаряжением, оперативные группы окружали их и объявляли пленными. В других случаях обещали размещение в «нейтральном округе» с последующей организацией возвращения домой по окончании боевых действий — но с перемещением пешим ходом, погрузив оружие на телеги. Дальнейший сценарий был неизменен.

На митинге в Трембовле Л. Мехлис закончил свою зажигательную речь проклятиями в адрес польского командования и потребовал от собранных перед ним офицеров, чтобы они хором повторили эти проклятия. Ни один офицер, а затем почти никто из солдат на следующем митинге этого не сделал³³.

Чтобы решить проблему отправки польских военнослужащих в лагеря, применялась и такая хитрость: в Замощи, Буске и других местах выдавались пропуска на право возвращения домой на подводе. Солдаты и офицеры разбивались на группы и отправлялись искать подводы. Патрули их тут же отлавливали и доставляли на вокзал для погрузки в вагоны, направляя в пересыльный лагерь в Шепетовку. В Луцке и Львове оперативники предлагали садиться в вагоны: тем, кто из Варшавы, — в первый с надписью мелом «Варшава», жителям Лодзи — во второй вагон и т.д. Или желающих ехать в Польшу загружали в поезд на первом пути, по Украине — на втором... Затем всех высаживали в пересыльных лагерях для военнопленных³⁴.

Окруженные численно превосходящими советскими частями польские части, получив приказ своего главнокомандующего и полагая, что Польша не находится в состоянии войны с Советским Союзом, вступали в переговоры о капитуляции на условиях пропуска к границе и выхода за пределы страны. В ряде случаев были заключены соответствующие соглашения. Однако они никого не обязывали: весьма последовательно выполнялась директива командования о разгроме польской армии и пленении личного состава, не допуская его выхода за границу.

В Люблинском воеводстве генерал М. Сморавиньский, который занимался комплектованием воинских подразделений для пополнения сражавшихся с вермахтом частей, уже 17 сентября распустил по домам мобилизованных на восточных территориях солдат и согласился на капитуляцию при условии выпуска части за Буг, со сдачей оружия. Было подписано соответствующее соглашение. Однако вышедшую за пределы Владимира-Волынского колонну окружили советские танки. Всех взяли в плен.

Небольшая группировка «четырех полковников» сражалась на юге от Хелма поочередно с немецкими и советскими частями, пока не кончились боеприпасы. Она предпочла сдать оружие подразделениям Красной Армии, получив гарантию освобождения личного состава после регистрации. После сдачи оружия все были отправлены в лагеря военнопленных.

То же самое случилось с несколькими другими частями, с той разницей, что рядовой состав из местных вначале иногда распускался по домам.

Старый генерал Е. Волковицкий в северной части Львовского воеводства направлял части так, чтобы попасть в неизбежный плен не к немцам, а к Красной Армии, что объяснил коллегам позже, уже будучи в Козельском лагере, тем, что пребывание в немецком плену не позволило бы полякам участвовать в боях до конца войны: «Тут же у нас есть большие возможности. Конечно, нас могут расстрелять, но у нас все же есть возможность выйти из лагеря и участвовать в войне», продолжить борьбу с немецкими захватчиками³⁵.

18 сентября по распоряжению генерала Ю. Ольшины-Вильчиньского было без боя сдано Вильно (Вильнюс). В приказе говорилось: «С россиянами мы не находимся в состоянии войны и с ними не воюем»³⁶. При попытке выехать в Литву Олыпина-Вильчиньский был застрелен.

Временных, пересыльных лагерей было несколько: в Ковеле было сконцентрировано 6 тыс., в Хелме — более 10 тыс., в Луцке — более 11 тыс., во Владимире-Волынском — около 4 тыс., в Шепетовке — около 11 тыс., в Ровно — более 10 тыс. чел.³⁷

Сдача советскому командованию успешно оборонявшегося от немцев Львова была оформлена подписанием 22 сентября протокола о передаче города на условиях свободного вывода военнослужащих, полиции и жандармерии колоннами со сдачей оружия, неприкосновенности офицеров и их личной собственности, предоставления возможности выхода на территорию третьего государства. Объясняя это решение в приказе по воинским частям и в благодарности жителям города за оказанную помощь, командующий округом генерал В. Лянгнер написал, что Красная Армия — армия «государства, с которым мы не были в состоянии войны», что при соприкосновении с советскими частями «не приказано было бороться с ними, не оставляя ничего другого, кроме переговоров с ними»³⁸.

Не соблюдая договоренности, советские войска вошли в город на час раньше и начали аресты. Выходившие колонны были окружены и направлены как пленные к Тарнополю. Колонна полицейских за чертой города была расстреляна. Около 2 тыс. офицеров и 8 тыс. рядовых были размещены в лагерях.

Генерал Лянгнер немедленно отправился в Тарнополь к Тимошенко, настаивая на соблюдении протокола. Беседа с ним в присутствии члена Военсовета Украинского фронта и секретаря ЦК ВКП(б)У Хрущева закончилась отсылкой на решающую роль Москвы. Лянгнер сумел добиться вылета в Москву, где его приняли шеф НКВД Украины И. Серов («генерал Иванов») и начальник Генерального штаба РККА Б. Шапошников. Они заверили, что будут выданы соответствующие приказы об освобождении согласно двустороннему протоколу, утвержденному и маршалом Ворошиловым. Затем обещания повторялись, но почти никто так и не был освобожден. Лянгнер сумел выбраться из Львова и через Румынию выехал на Запад. Он мог считать, что ему повезло: из 49 польских генералов, в том числе отставников, 1939—1940 гг. пережили только десять³⁹.

Курс на «распространение социализма» на новые территории и их население изначально был заложен в военные приказы всех уровней. Приказ № 01 от 15 сентября по Белорусскому фронту прямо указывал, что армии фронта начинают наступление на рассвете 17-го и будут оказывать помощь «повстанцам» в свержении ярма помещиков и капиталистов, а также в недопущении того, чтобы враги захватили территорию Западной Белоруссии. Установки командующих войсками Белорусского и Украинского фронтов, изложенные в приказах от 16 сентября о целях вступления Красной Армии на польскую территорию, ориентировали на классово-истребительную, гражданскую войну, раскручивание жестокости и террора, разжигание классовой и национальной ненависти, кровавое сведение национальных счетов. Приказ № 005 по тому же Белорусскому фронту, подписанный командующим фронта М.П. Ковалевым, предписывал не только «молниеносным, сокрушительным ударом разгромить панско-буржуазные польские войска и освободить рабочих, крестьян и трудящихся Западной Белоруссии», наказать правителей «панской Польши», которые «бросили теперь наших белорусских и украинских братьев в мясорубку второй империалистической войны», но и поддержать, а фактически стимулировать «выступления и восстания белорусского и украинского крестьянства в Польше» в их порыве «свернуть шею своим кровавым угнетателям»⁴⁰.

Не менее напористым в своих вульгарно-классовых пристрастиях и стремлении уничтожить живую силу противника и «классовых врагов» был командующий Украинским фронтом С.К. Тимошенко. Он призывал трудовой народ уничтожать своих извечных врагов — польских панов — любым оружием, косами, вилами и топорами, приказывал: «Бейте офицеров и генералов!»

Если в советской и российской историографии ни ход военных действий, ни поведение командиров и политсостава Красной Армии, а также рядовых в отношении населения практически почти не исследованы, то польская историография подняла огромные архивные материалы, в том числе из российских архивов, прежде всего ГАРФа, использовала богатейшие коллекции показаний пленных из Института крестьянского движения в Варшаве и опросы многочисленных свидетелей. Судя по показаниям, содержание пропаганды было стереотипным в своей противоречивости: с одной стороны, Красная Армия пришла на помощь Польше, с другой — «Советы и Германия связаны нерушимым союзом», с третьей — возврат СССР «восточных территорий» является реваншем за 1920 год; Польша навсегда перестала существовать, но, когда она станет социалистической республикой, советские войска ей помогут и т.п.⁴¹ Подтверждается повсеместная агитация, прямое подстрекательство к «расчету за прошлое», уничтожению «классовых врагов», грабежу имений, натравливание национальностей друг на друга. Особенно активизировались украинские националисты, применявшие такие средневековые методы зверств, как закапывание живьем в землю, вспарывание животов, сбрасывание в колодцы. Тащили волоком за повозкой, топили с грузом на шее, связывали трупы в «связки» и спускали вниз по реке... Были убиты тысячи поляков-беженцев, в том числе, например, в поселке Млынек около двухсот ветеранов-шахтеров из Силезии⁴².

Межнациональные антагонизмы были раздуты до такой степени разнузданности и кровопролития, что один из авторов пропагандистской кампании, Мехлис, согласно его рапортам, уже 22 сентября писал о вспыхнувшем глобальном украинском терроре в отношении польских крестьян и о том, что он написал три листовки против взрыва враждебности на национальной почве, с намерением объединить трудящихся разных национальностей против «польских панов»⁴³. Однако они не могли притушить разожженное пламя насилия, тем более что в акцию вступили сопровождавшие воинские части оперативные группы НКВД и пограничников, которые в начале октября насчитывали на Белорусском фронте около 90 тыс. чел., а на Украинском — около 105 тыс. чел. и занимались повальными арестами и прочим для «подавления контрреволюции»⁴⁴. Внедрялись представления о том, что Польское государство «перестало существовать» и это якобы прекращало действие международного права: пленных можно просто уничтожать, применяя «красный террор». Полная безнаказанность в распоряжении «человеческим материалом», освященная идеологией борьбы с «врагами народа», выливалась в массовые расстрелы и пытки, в добивание раненых и больных пленных, что носило все черты военных преступлений и преступлений против человечности. Партийные органы поощряли эти действия⁴⁵.

Свидетельства разных лет, обнаруженные захоронения говорят о тысячах расстрелянных, порубанных шашками, добитых штыками и лопатами, забросанных гранатами пленных. Наиболее массовые экзекуции имели место в Гродно, Скидле, Кадетах, Мокранах, Мельниках, на Подлясье, в районе Сарн, Шацка, Ковеля. Приведем только два из установленных эпизодов, вполне в традициях ГУЛАГа. 21—22 сентября около 2 тыс. пленных перемещались колонной по шоссе между Сарнами и Ровно. Конвой был небольшой. Около 11 часов утра колонна между Костополем и Людвиполем была остановлена. Вскоре подъехали полтора десятка грузовиков, притормозили вдоль колонны и расстреляли ее из пулеметов. Только нескольким пленным удалось спастись. В их числе и был автор сообщения — известный польский спортсмен Э. Заремба.

В те же дни, когда выход польским частям в Румынию был отрезан, около 4 тыс. пленных семь дней гнали без еды и сна в Каменец-Подольск. По распространенной в системе ГУЛАГа практике раненых и обессиливших добивали на этом «марше смерти» на ходу. До четверти пленных не дошли до места назначения⁴⁶.

«Экспорт революции» и «ликвидация живой силы противника» в таком исполнении не могли не отразиться на статистике потерь. И если советские потери личного состава, согласно приведенным Молотовым на сессии Верховного Совета СССР 31 октября 1939 г. данным, составили 2.599 чел., а по другим советским источникам — 3.379 чел. (безвозвратных — 996 чел.), то потери польской стороны потянули на значительно большую цифру — около 20 тыс. военных и гражданских лиц. Это было связано не только с активным участием гражданского населения в ряде мест в оборонительных боях, но в значительной степени с расстрелами как гражданских лиц, так и военнопленных⁴⁷.

Военная прокуратура пыталась развернуть в частях борьбу с проявлениями насилий, убийствами, массовым мародерством, наказывая десятки тюремным заключением и даже расстрелом. Однако это оказалось неэффективным, поскольку командование не придавало приговорам должного резонанса. Военный трибунал 6-й армии поступал жестко при поддержке Военсовета, и была предпринята попытка обуздать и его неправовые действия. Вскоре правовая проблема была разрешена весьма просто: Ворошилов и Шапошников ограничили инициативу военных прокуроров, посчитав достаточным принятие административных мер в отношении провинившихся⁴⁸.

3 октября Политбюро ЦК ВКП(б) приняло касавшееся как польских военнослужащих, так и вообще лиц, арестованных в занятых областях (в том числе из состава Красной Армии), постановление «О порядке утверждения приговоров военных трибуналов в Западной Украине и Западной Белоруссии». Военные советы фронтов получили право утверждать приговоры трибуналов к высшей мере наказания «по контрреволюционным преступлениям гражданских лиц Западной Украины и Западной Белоруссии и военнослужащих бывшей польской армии»⁴⁹. Все же правосудие не было полностью обойдено: до окончания военных действий приговоры выносил и Верховный суд, с утверждением Комиссией Политбюро ЦК ВКП(б) по судебным делам. Десятки польских военнослужащих получили смертные приговоры и по этой линии.

Однако следует помнить, что польские граждане не подлежали юрисдикции Советского Союза и могли быть судимы на основе польского законодательства. Между тем сталинское руководство считало возможным распоряжаться их жизнями как вне всякого права, так и с некоторым соблюдением видимости правопорядка в стиле «революционной законности». Оно считало, что для этого достаточно договоренностей с Гитлером.

Сопровождая совместную публикацию документов советских спецслужб о тех событиях своими введениями, президенты Л. Кучма и А. Квасьневский в духе совместной декларации «К согласию и единству» от мая 1997 г. оценили прежнюю политику негативно. А. Квасьневский указал на навязанные полякам и украинцам решения, которые «принесли бездну несчастий, боли и страданий, прежде всего напрасно пролитой крови». Он призвал преодолеть недомолвки и ложь об общей истории. Л. Кучма ориентировал на освобождение от груза прошлого и стереотипов, ведших к братоубийственной борьбе, резко осуждал «сговор двух диктаторов», «плановые массовые репрессии против польских граждан» и примененную к ним после «инкорпорации Западной Украины» «коллективную ответственность»⁵⁰. Оба президента настаивали на создании атмосферы открытости в изучении сложных проблем общего прошлого двух народов.

Периодически проводя совместные обсуждения, ученые пришли к выводу, что Западная Украина и Западная Белоруссия в сентябре 1939 г. были объектами манипулирования великих соседей. Одной из задач этих манипуляций было создание нестабильности в Польше и обеспечение ее раздела. После 17 сентября ведшие себя лояльно в отношении Польского государства и армии украинцы дали вовлечь себя в жестокое, вплоть до физического истребления, выдавливание и ликвидацию не только элит, но всего польского населения, при том что часть ОУН-мельниковцев, в отличие от ОУН-бендеровцев, выступала против этнических чисток. Обсуждая подходы к проблеме, ученые дружно пришли к заключению, что не следует искать инициаторов конфликтов среди обычных людей. Виноваты политические лидеры, и в первую очередь руководство СССР и Германии. Такое освещение получила проблема советско-польских и советско-украинских отношений. К аналогичным выводам привело и белорусско-польское научное сотрудничество⁵¹.

Обратимся к истории. Проблема окончательного согласования деталей будущего Польши, недостаточно четко прописанная в пакте и додуманная до логического завершения Гитлером, который до последнего сигнала войскам не оставлял идеи возможного создания протектората в качестве предполья на будущее, в сентябре оказалась в центре постоянного внимания лидеров СССР и Германии. Она стала ключевой.

17 сентября в заявлении Молотова было громогласно повторено содержавшееся в ноте польскому правительству утверждение, что якобы польское государство перестало существовать. Гитлер 19-го заявил в Данциге (Гданьске), что «окончательная форма государственности» зависит в первую очередь от Германии и России. «Совершенно очевидно, — говорил он, — что Польша в том виде, в котором она возникла по Версальскому договору, никогда уже больше не воскреснет. Это гарантирует также Россия»⁵².

Сталин готов был гарантировать значительно большее. На следующий день он заявил Шуленбургу о своем негативном отношении к созданию польского «остаточного» государства и желании побыстрее провести окончательное разграничение польских территорий, взяв за основу реки Писа—Нарев—Висла—Сан. Немецкая сторона, в свою очередь, заявила о желании получить Виленскую область с передачей ее Литве, вошедшей в германскую «сферу интересов». После некоторых размышлений стратегического характера Сталин выступил 25 сентября с контрпредложением обменять Литву на польские территории между Вислой и Бугом — Люблинское воеводство и часть Варшавского воеводства. Тем самым он освобождался от хлопот с этническими польскими территориями и претензиями по поводу их захвата. Это был определенный маневр, позволивший смягчить впечатление от германо-советского коммюнике 18 сентября, в котором говорилось о совместной задаче советских и германских войск — «восстановить в Польше порядок и спокойствие, нарушенные распадом польского государства, и помочь населению Польши перестроить условия своего государственного существования»⁵³. Этой формулировкой сталинское руководство прямо идентифицировало свою политику в отношении Польши с политикой Германии, публично декларируя «проведение совместной с "третьим рейхом" политики»⁵⁴.

Любопытно отметить, что Муссолини не был сторонником ликвидации Польского государства, полагая, что «создание маленькой, разоруженной и исключительно польской Польши... не может быть угрозой для Германской империи»⁵⁵. Для СССР, как и для Германии, она вообще не была угрозой.

«Дружественные» советско-германские акции в ходе продолжавшихся военных операций были оформлены 20 сентября в Москве на секретных военных переговорах по координации военных действий и «уничтожению частей польских войск или банд». Совместный протокол с советской стороны подписали Ворошилов и Шапошников. «Военное сотрудничество» выливалось в весьма тесное взаимодействие, получившее торжественное выражение в совместном параде в Брест-Литовске, который 22 сентября принимали генерал Х. Гудериан и комбриг Кривошеин.

Сталинская элита нередко путала, отождествляла в то время собственные клановые интересы, проблемы своего престижа и национально-государственные интересы страны и народа.

Визит Риббентропа в Москву 27 сентября 1939 г. превратился в торжество по случаю подписания подготовленного в Наркоминделе и припечатавшего сговор о разделе Польши «германо-советского договора о дружбе и границе между СССР и Германией». Был сделан любезный жест — первым русский текст подписывал Молотов, а договор именовался «германо-советским», а не наоборот.

Подписание было предварено обсуждением ряда вопросов, в том числе и проблемы границы, но прежде всего, когда речь пошла о Польше, — естественно, судеб этого государства. По записи Шуленбурга, Риббентроп сообщил Сталину о соображениях фюрера: немецкие военные заслуги столь существенны, что Германия ожидает встречного жеста от СССР — уступок в районе нефтеместорождений на юге, верхнего течения реки Сан и лесов у Августова и Белостока. Риббентроп подтвердил, что советская позиция одобрена—и то, что «Советскому правительству стала ближе идея четкого раздела Польши», и то, что настало время «осуществить точное разграничение», и то, что «самостоятельная Польша была бы источником постоянных беспокойств». Так что «германские и советские намерения и в этом вопросе идут в одинаковом направлении»⁵⁶.

Сталин посчитал нужным еще раз повторить, уточнив эти свои предложения так, чтобы инициативы выглядели обоюдными: «Первоначальное намерение состояло в том, чтобы оставить самостоятельную, но урезанную Польшу. Оба правительства отказались от этой идеи...» Причиной того была названа «злокозненность» поляков, которые создадут «постоянный очаг беспокойства в Европе» и «сделают все, чтобы стравить Германию и Советский Союз друг с другом». Неудобствами для обоих государств было обосновано и предложение изменить разграничение между ними. Поскольку оба государства приняли бы различные решения о внутреннем устройстве «попадающих в их распоряжение» территорий — «Германия создала бы вдоль Вислы протекторат или что-либо ему подобное, в то время как Советское правительство пошло бы по пути создания автономной польской советской социалистической республики», это создало бы «перекрещивание различных влияний» и поставило под угрозу дружественное сотрудничество сторон, создавая «большие неудобства». К этим неудобствам было отнесено то, что «поляки, согласно их традиционному стремлению к воссоединению и к восстановлению самостоятельного польского государства, попытались бы сеять вражду между Германией и Советским Союзом». Проблему борьбы за воссоединение можно было бы снять, оставив этнические польские земли «в одних руках, именно в руках немецких». Вопрос стал бы внутренним, и «там Германия могла бы действовать по собственному желанию»⁵⁷. Другими словами, Сталин давал добро на гитлеровскую политику экстерминации польского народа и отвергал идею создания автономной польской советской республики, как и всякий вариант восстановления Польши.

Торг об обмене территориями с достаточными компенсациями в людях окончился решением, при котором «Германия сделает хороший гешефт» на польских территориях, получив северную часть августовских лесов, а вместо нефтеносных районов — поставки сырой нефти.

Подписанный на следующий день (а точнее в ночь на 29 сентября) «Германо-советский договор о дружбе и границе между СССР и Германией» внес очередной основополагающий элемент в систему двусторонних договоренностей. В преамбулу была вынесена формула из совместного коммюнике от 19 сентября о том, что оба правительства «после распада бывшего Польского государства рассматривают исключительно как свою задачу восстановить мир и порядок на этой территории...», которая перекраивалась по прилагаемой карте (ст. I) — согласно «обоюдных государственных интересов» без всякого вмешательства третьих держав (ст. II). Обе стороны получали право произвести в своей части «необходимое государственное переустройство» (ст. III), что трактовалось ими как «надежный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между своими народами» (ст. IV)⁵⁸.

Провозгласив территорию Польши своей добычей, обе стороны в заявлении правительств распространили урегулирование отношений на всю Восточную Европу, а Риббентроп, улетая из Москвы, сделал заявление корреспонденту ТАСС о том, что обе державы не допустят вмешательства третьих держав в восточно-европейские вопросы. Это заявление не вызвало коррективов советской стороны⁵⁹. Таким образом, разрушение обеспечивавшей определенный баланс в интересах мира, хотя весьма противоречивой и далеко не во всем справедливой Версальской системы сопровождалось монтированием (пусть на время, что, видимо, понимали обе стороны) заменяющего ее эрзаца, несущего обоюдные выгоды для обоих вступивших в альянс противников.

В ходе конфиденциального общения польские проблемы рассматривались как в стратегическом, так и в тактическом измерении. Риббентроп использовал обмен восторженными комплементарными тостами за ужином, чтобы профорсировать приписывание западным державам как «поджигателям» развязывания войны, «следствием которой было уничтожение Польши», утвердить тезис, что обе договаривавшиеся стороны всего лишь «приняли на себя задачу навести спокойствие и порядок на территории бывшего польского государства». Сталин смягчил соответствующее место в совместном заявлении, сняв прямое указание на империалистические цели западных держав, против чего не стал возражать при консультировании по телефону и Гитлер⁶⁰.

Детальному обсуждению границы было отведено значительное время. Она была подробно описана в дополнительном протоколе от 4 октября 1939 г.

Во время телефонного разговора с Риббентропом Гитлер подтвердил свое отрицательное отношение к «традиционному стремлению поляков к воссоединению», но предвидел не серьезное расхождение во мнениях с Советами, а лишь «локальные затруднения». Полное единодушие было достигнуто в деле составления «секретного дополнительного протокола», в котором Германия и СССР констатировали следующее:

«Обе стороны не допустят на своей территории никакой польской агитации, которая действует на территорию другой страны. Они ликвидируют зародыши подобной агитации на своих территориях и будут информировать друг друга о целесообразных для этого мероприятиях»⁶¹. Таким образом, сговор касался прямых организационных мер.

Тем самым заключалось соглашение о взаимодействии при подавлении любого национального самоизъявления польского народа, продолжении применения жестоких, варварских методов, жертвами которых становились тысячи людей — военных и гражданских, раненых, убитых и взятых в плен, для которых будущее было чревато тяжкими, античеловечными последствиями.

Тайный сговор перечеркивал действие защищавших Польшу и польский народ международно-правовых договоренностей и норм. Германия нарушала Версальский договор 1919 г., пакт Бриана—Келлога 1924 г., договор об арбитраже между Германией и Польшей, подписанный в Локарно 16 октября 1925 г., пакт о ненападении между Германией и Польшей от 26 января 1934 г. Советским Союзом были нарушены договор о мире, подписанный в Риге 18 марта 1921 г., протокол от 9 февраля 1929 г. о досрочном введении в силу пакта Бриана—Келлога, запрещавшего использование войны в качестве инструмента национальной политики, договор о ненападении между СССР и Польшей от 25 июля 1932 г., подтвердивший мирный договор как основу взаимоотношений между двумя странами и обязывавший стороны воздерживаться от агрессивных действий или нападения друг на друга отдельно или совместно с третьими державами, протокол 1934 г., протокол, продлевавший действие договора о ненападении до 1945 г.

Оба участника пакта, проводя линию очередного раздела Польши таким образом, чтобы на карте Европы не было даже «остаточного Польского государства», с полной определенностью взяли курс на ликвидацию всех гарантий, какие обеспечивались этой стране международно-правовыми нормами, на совместное противодействие «традиционному стремлению» поляков к восстановлению самостоятельного, независимого государства, от принятой в Версале идеи создания которого «обе стороны отказались». Они обязывались совместно всячески противодействовать возрождению Польши ее собственными силами.

При этом Сталин активно пропагандировал новую внешнеполитическую линию через Коминтерн. Подготовленные в этой организации в конце сентября тезисы еще упоминали о борьбе Польши за национальную независимость, против царизма, хотя акцент уже делался на реакционности и распаде этого государства. Однако авторы не забывали о национальных интересах польского народа, стараясь найти паллиативный выход. Тезисы утверждали, что «польский народ и международный пролетариат не заинтересованы в восстановлении прежнего многонационального буржуазно-помещичьего польского государства... [...] Не путем угнетения других народов польский народ может обеспечить свое будущее, а совместной борьбой с трудящимися других стран за освобождение от капиталистического рабства»⁶².

26 сентября тезисы были направлены Сталину, но не получили одобрения. Поскольку судьбы польского народа и государства в те дни решались по-другому, Г. Димитрову было поручено написать статью «Война и рабочий класс капиталистических стран», в которой, как и в воззвании ИККИ к 22-й годовщине Великой Октябрьской революции, откровенно присутствовали, вместо прежних антифашистских лозунгов, союзнические прогерманские и антипольские клише (Сталин правил статью и обсуждал ее со Ждановым)⁶³. Вместе с тем, имея в виду свои стратегические замыслы, Сталин отнюдь не торопился ангажироваться ни в более тесный союз с Германией в ее грядущих боях с западными демократиями, ни в сотрудничество с последними. Он вынудил Риббентропа удовлетвориться декларацией о советских благожелательных намерениях, о недопущении того, чтобы «Германию задушили», «повергли на землю». Залогом этого становились передача ей польских земель еще и между Вислой и Западным Бугом, а также южнолитовского «сувалкского выступа» и обещание активизировать торговые отношения.

После декретов Президиума Верховного Совета СССР от 1 и 2 октября о включении Западной Украины и Западной Белоруссии в состав СССР Гитлер на совещании военного руководства Германии констатировал, что «один из наиболее нездоровых плодов Версаля» — Польша — уничтожен. Декретом от 8 октября отошедшие к Германии польские территории были расчленены. Под предлогом возвращения входивших до Первой мировой войны в состав Германии земель она получила почти в два раза больше: наиболее экономически развитые воеводства стали частью рейха. Краковское, Варшавское, Люблинское, Радомское воеводства (дистрикты) получили статус генерал-губернаторства. Ставя свою подпись вместе с Риббентропом на карте Польши и выражая тем самым свое согласие на передачу этих земель под власть нацистов, Сталин не только включил в название договора предложенный немецкой стороной термин «дружба», но и вынес его в одностороннем порядке на первое место. При этом он руководствовался не государственными внешнеполитическими приоритетами, а чисто тактическими соображениями и, как вскоре выяснилось, ложно понятыми интересами.

Вводя «новый порядок», нацисты положили в основу оккупационной политики следующие принципы: уничтожение этнического облика захваченной территории и национального самосознания поляков, истребление активных политических деятелей и национальной интеллигенции, низведение народного образования до минимального уровня, ассимиляция части местного населения, физическое истребление большого числа «непригодных к германизации» (и, действительно, они успели уничтожить не менее 4,5 млн. человек), превращение захваченных земель в резервуар дешевой рабочей силы (для чего вывезли из них 2.357 тыс. человек) и аграрный придаток империи⁶⁴. Все это, как достаточно типичные проявления тоталитарного или автократического режима, могло не вызывать у Сталина идиосинкразии. Но чем объяснить грубейшие деформации, ошибки и просчеты во внешней политике, неумение сталинской верхушки реалистически оценить перспективы приближающейся угрозы нападения гитлеровской Германии, создающей на польской территории плацдарм для нападения на СССР? Идеологемы, просматривающиеся в конъюнктурном «теоретизировании» В. Молотова на заседании Верховного Совета СССР 31 октября 1939 г., убедительно показывают, что сталинское руководство само стало жертвой созданных летом—осенью идейно-политических стереотипов. Поражает уверенность в прочности «базы взаимных интересов» с Германией, вера во взаимодействие с «сильной Германией» как «необходимое условие прочного мира в Европе». Кризисная деформация идеологических устоев и эклектизм подходов со всей очевидностью проступают через противоречия в оценках сентябрьской ситуации: с одной стороны, повторяется утверждение, что якобы «наши войска вступили на территорию Польши только после того, как Польское государство распалось и фактически перестало существовать», а с другой — испытывая явную эйфорию по поводу действий советских войск в Польше, Молотов сообщает уже на второй минуте доклада о военных успехах РККА, об ее участии в разгроме Польши. Он произносит хрестоматийные фразы: «Правящие круги Польши немало кичились "прочностью" своего государства и "мощью" своей армии. Однако оказалось достаточным короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем — Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счет угнетения непольских национальностей». Польша, ассоциировавшаяся с Версальской системой, осуждается за «традиционную политику лавирования между Германией и СССР», которая «полностью обанкротилась», в то время как в действительности ей просто не оставалось места между ликвидаторами Версальской системы, действовавшими силовыми методами, с полным пренебрежением международным правом. Молотов, признавая, что «при боевом продвижении Красной Армии по этим районам у наших воинских частей были местами серьезные стычки с польскими частями...», настаивает на трактовке советской политики как нейтралитета и обещает проводить эту политику и в будущем, одновременно отрицая связь войны с защитой Польши и ее восстановлением. Он обвиняет в агрессивности Англию и Францию, выставляя защитником мира Германию, а также подписывая окончательный приговор Польше: «О восстановлении старой Польши, как каждому понятно, не может быть и речи. Поэтому бессмысленным является продолжение теперешней войны под флагом восстановления прежнего Польского государства».

В докладе Молотова «О внешней политике Советского Союза» вся логика рассуждений строилась на этом. Германо-польская война фактически завершалась, и на этом основании Молотов утверждал, что «Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира», «ищут нового оправдания для продолжения войны против Германии». Принятый угол зрения позволил ему сделать вывод, что советская политика является политикой «поддержки Германии в ее стремлении к миру», а договор с нею обязывает «к нейтралитету в случае участия Германии в войне. Мы последовательно проводили эту линию, чему отнюдь не противоречит вступление наших войск на территорию бывшей Польши, начавшееся 17 сентября».

Так обосновывалась трактовка советской позиции как нейтралитета, для поддержания которой был предпринят пересмотр «некоторых старых формул» как неактуальных и «неприменимых». Таковыми были названы понятия «агрессия» и «агрессор», которые якобы «получили новое конкретное содержание, приобрели новый смысл». Изобразив гитлеровскую политику как эталон миролюбия, Вячеслав Михайлович апеллировал к депутатам: «...Судите сами, изменилось или не изменилось содержание таких понятий, как "агрессия", "агрессор” и внушал им, что употребление этих слов в старом смысле «может порождать только путаницу в головах и неизбежно будет толкать к ошибочным выводам»⁶⁵.

Является ли эта позиция достаточным основанием, чтобы считать черный сентябрь 1939 г. и ликвидацию Польского государства не агрессией, а «наведением спокойствия и порядка» на «бывшей» польской территории? Для ответа на этот вопрос следует поместить его в конкретные исторические рамки, вспомнить о реакции потерпевшей стороны и мирового общественного мнения.

Военное поражение отнюдь не означало уничтожения Польши, хотя ее власти оказались интернированы в Румынии.

30 сентября польское руководство перестроилось. Президент И. Мощицкий подал в отставку, его функции перешли к бывшему маршалу Сената В. Рачкевичу, который освободил генерала Ф. Славой-Сладковского от обязанностей Председателя Совета министров. На этот пост был назначен главнокомандующий польскими вооруженными силами во Франции генерал дивизии В. Сикорский. Они обратились не в Лигу Наций, а к странам, находившимся в состоянии войны с Германией, и нейтральным государствам. Польские послы представили их руководителям ноту протеста, требуя осуждения советско-германского договора от 28 сентября 1939 г. В ней говорилось: «Перед лицом нарушения священных прав Польского Государства и Польского Народа, о чем свидетельствует соглашение, заключенное 28 сентября 1939 г. между Германией и Россией, в котором стороны договорились о разделе территории Речи Посполитой Польской и владении ею обоими государствами, которые совершили агрессию, я вношу от имени Польского правительства официальный протест против заговора между Берлином и Москвой вопреки всем обязывающим международным нормам и соглашениям, как и вопреки всякой человеческой морали. Польша никогда не признает этого акта насилия, поскольку сила закона на нашей стороне, мы никогда не откажемся от начатой борьбы, которую мы закончим только тогда, когда наша страна будет освобождена от агрессоров, а наши справедливые права будут полностью восстановлены»⁶⁶

Польское правительство заявило о продолжении борьбы вместе с союзными Польше державами за полное восстановление независимости и суверенитета государства. Оно было признано ведущими антигитлеровскую борьбу и нейтральными государствами, продолжало существовать и создавало армию. Вместе с тем Польша оказалась в сложном положении, поскольку 17 сентября официально не заявила об агрессии СССР, не объявила ему войны и не подала жалобу в Лигу Наций. Все ее упования адресовались западным союзникам.

Формулируя в инструкции для руководителей дипломатических представительств от 10 октября принципы польской внешней политики, Сикорский связывал надежды на воссоздание Польского государства со складыванием благоприятной расстановки сил в Европе и выполнением союзниками обязательств перед поляками, что увеличивало значимость альянса с ними, из которого «нельзя ничего потерять»⁶⁷.

Для западных союзников проблема немедленной вооруженной помощи Польше была неактуальна. Важнее было не ухудшить ситуацию на международной арене. Поэтому, как сообщалось в отчете польского посла в Лондоне Э. Рачиньского от 12 октября о беседе с министром иностранных дел А. Залеского, «как Галифакс, так и Чемберлен усиленно подчеркивали, что непосредственная цель, к которой в настоящее время стремятся союзники, — победа над Германией — должна быть также ближайшей целью поляков. В данный момент следует избегать каких-либо действий, направленных против Советской России, поскольку Россия еще не перешла в лагерь Германии и существует надежда удержать ее в состоянии нейтральности. Залескому было заявлено, что поляки должны стоять в шеренге вровень с союзниками и не выбегать из этой шеренги, проводя политику, отвечающую цели союзников — победе над Германией». Решение польских проблем откладывалось до будущей мирной конференции, а «у Залеского были очень слабые аргументы, чтобы противодействовать такой позиции, учитывая, что договор о взаимных гарантиях и помощи между Великобританией и Польшей не был нацелен на обеспечение безопасности последней на случай агрессии другой державы, исключая только Германию. Тайный протокол, приложенный к договору, явно исключал действие договора в случае вторжения Советской России»⁶⁸.

Вновь «прощупав Польшу штыком» и без больших усилий получив то, что в тот момент казалось оптимальным, Сталин вел такую политику, которая позволила Западу не видеть в нем союзника Гитлера и не замечать его имперские амбиции, вынуждала выжидать более обещающего развития событий — их взаимного отталкивания⁶⁹.

Э. Галифакс заявил в палате лордов, что «надо проводить разницу между действиями Германии и СССР в Польше». Английское правительство рекомендовало польскому МИДу не обострять отношения с Советским Союзом. В Париже также советовали воздержаться от каких-либо официальных шагов в отношении СССР.

Государственный секретарь США К. Хэлл констатировал, что «русское наступление на Польшу могло быть признано военной акцией», но Рузвельт и он не хотели бы рассматривать Россию как «государство, воюющее в равной мере как Германия, ибо, поступая так, мы толкнули бы Россию еще больше в объятия Гитлера». Они надеялись, что эти две страны «полностью не станут союзниками» — «Гитлер не оставит своих претензий к России»⁷⁰.

В ходе визита В. Сикорского в Лондон 14—20 ноября представители правительства Великобритании дали ему понять, как сообщал Э. Рачиньский, что «в Лондоне никто не намерен обострять британско-советские отношения в пользу Польши», а проблема безопасности для Восточной Европы, где небольшие государства могут быть побеждены «преобладающими силами или России, или Германии», могут решаться путем создания из них федерации «при полной поддержке Великобритании и Франции». Таким образом, вопрос все еще обсуждался в контексте опасности со стороны двух мощных соседей — двух противников. Обращаясь 18 декабря к польскому народу, В. Сикорский и правительство Польши в эмиграции подчеркивали важность для освобождения и возрождения страны участия в антигитлеровской борьбе союзников, согласного взаимодействия государств, в том числе славянских, в отражении напора Германии на Восток, «отделения Германии от России» и создания прочного равновесия в Европе⁷¹. Таким образом, Сикорский со всей очевидностью принял на вооружение видение проблемы союзниками: не допускать укрепления российско-германского союза, взаимодействия двух традиционных соседей-противников.

Вместе с тем польское правительство не намеревалось отказываться от борьбы за освобождение своей страны.

Примечания

1. Polskie Siły Zbrojne w drugiej wojnie światowej. T. I. Kampania wrześniowa 1939. Cz. I. Londyn, 196. S. 109-110.

2. ДВП. T. XXII. Кн. 2. С. 555.

3. Zmowa. IV rozbiór Polski. W-wa, 1990. S. 11.

4. Polska w polityce międzynarodowej. T. I. 1939. W-wa, 1989. S. 548.

5. Коминтерн и Вторая мировая война. С. 104, 106.

6. Там же. С. 105-107.

7. Там же. С. 88.

8. Димитров Г. Дневник (9 мартуари 1933 — 6 февруари 1949). София, 1997. С. 181-182.

9. Коминтерн и Вторая мировая война. С. 88—89.

10. Там же. С. 95, 96-98.

11. Documents on Polish — Soviet Relations 1939—1945. L. 1961. V. 1. 1939— 1941.

12. Żaroń P. Agresja Związku Radzieckiego na Polskę 17 września 1939 г.: Los jeńców polskich. Toruń, 1998. S. 27—28.

13. Akten zur deutschen auswдrtigen Politik 1918—1945 (ADAP). Ser. D. Bd. VII. Baden-Baden. 1961. S. 4, 34—35.

14. Катынь: Пленники необъявленной войны. С. 59, 60; Żaron P. Op. cit. S. 46.

15. Там же. С. 62.

16. ADAP. Ibid. Dok. 46.

17. Документы и материалы. Т. VII. С 178.

18. Żaroń P. Op. cit. S. 47. Советскую запись см.: ДВП. Т. XXII. Кн. 2. С. 94—95.

19. Воссоединение украинского народа в едином украинском советском государстве (1939—1949): Сб. док. и материалов. Киев. 1949. С. 8; Гриф секретности снят: Потери вооруженных сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах: Статистическое исследование (далее — Гриф секретности снят). М., 1998. С. 86.

20. ADAP. Bd. VII. S. 450; Bd. VIII. S. 2, 3, 26, 28.

21. Żaroń P. Op. cit. S. 30, 32, 37, 42.

22. Polskie Siły Zbrojne. Т. 1. Cz. 4. Londyn, 1986. S. 516-517.

23. Ibid. S. 521, 525-526.

24. Катынь: Пленники необъявленной войны. С. 65.

25. Известия. 20 сентября 1939.

26. РГВА. Ф. 35086. Оп. 1. Д. 7. Л. 40, 51 и др.

27. Там же. Л. 50; Д. 21. Л. 44.

28. Там же. Д. 2; Известия. 7 ноября 1939 г.

29. Wojskowy Przegląd Historyczny. 1993. № 1. S. 218-227.

30. Agresja sowiecka na Polskę w świetle dokumentów 17 września 1939. T. 2. W-wa, 1995. S. 102.

31. Ibid. Т. 3. S. 106.

32. Ibid. S. 136.

33. Żaroń P. Op. cit. S. 121-123.

34. Ibid. S. 124-125.

35. Agresja sowiecka na Polskę. T. 2. S. 154, 158, 164.

36. Свяневич Ст. В тени Катыни. С. 86.

37. Polskie Siły zbrojne. Т. 1. Cz. 3. S. 548-550.

38. Żaroń P. Op. cit. S. 74-75.

39. Ibid. S. 77—78; См.: Mierzwiński Z. Generałowie II Rzeczypospolitej. W-wa, 1990.

40. Катынь: Пленники необъявленной войны. С. 64.

41. Żaroń P. Op. cit. S. 126, 129.

42. Ibid. S. 126-127.

43. Szawłowski R. («Karol Liszewski»). Wojna polsko-sowiecka 1939. T. 1. Monografia. Tło polityczne, prawnomiędzynarodowe i psychologiczne. W-wa, 1995. S. 411.

44. Żaroń P. Op. cit. S. 27, 28; Органы государственной безопасности в Великой Отечественной войне: Сб. документов. Т. I. Накануне. Кн. 1 (ноябрь 1938 г. — декабрь 1940 г.). М, 1995. С. 92-93, 88-90, 96-97.

45. Деятельность органов ВКП(б) в западных областях Украины и Белоруссии // Репрессии против поляков и польских граждан. М., 1997. С. 49.

46. Pelc-Piastowski J. Gdzie sa chłopcy z tamtych dni? // Tygodnik Solidarność. 1995. № 37. S. 14, 15, 17; Szawłowski R. Op. cit. S. 389, 396.

47. Гриф секретности снят. С. 89—90; Polski Wrzesień. S. 71.

48. См.: РГВА. Ф. 33987. On. 3. Д. 1189. Л. 239-261 и др. Grzelak Cz. R. Kresy w czerwieni. Agresja Związku Radzieckiego na Polskę w 1939 roku. W-wa, 1998. S. 497-500.

49. Катынь: Пленники необъявленной войны. С. 129.

50. Польща та Україна у тридцятих-сорокових роках XX століття. Невідомі документи з архівів спеціальних служб. Польське підпілля 1939—1941. Т. 1. Львів—Коломия—Стрий—Золочів—Варшава—Київ, 1998; Polska і Ukraina w latach trzydziestych-czterdziestych XX wieku. Nieznane dokumenty z archiwów służb specjalnych. Polskie podziemie 1939—1941. T. 1. Lwów— Kołomyja—Stryj—Zloczów—Warszawa—Kijów. 1998. S. 11, 14.

51. См.: Polska—Ukraina: Trudne problemy. T. 4. W-wa, 1999; Ibid. T. 5. Wrocław, 1999; Mironowicz E. Białoruś. W-wa. 1999. S. 130, 131, 131—114 i in; Мірановіч Я. Навейшая гісторьія Беларусі. Беласток, 1999. С 108— 110, 119-121, 126-127 и др.

52. Цит. по: Григорьянц Т.Ю. Указ. соч. С. 72.

53. Цит. по: Гибианский Л.Я. Указ. соч. С. 91—92.

54. Там же. С 92.

55. Цит. по: Karski J. Wielkie mocarstwa wobec Polski. 1919—1945. Od Warszawy do Jałty. W-wa, 1992. S. 392.

56. ДВП СССР. Т. XXII. Кн. 2. С. 608.

57. Там же. С. 610.

58. Катынь: Пленники необъявленной войны. С. 99—100.

59. Гибианский Л.Я. Указ. соч. С. 93—94.

60. ДВП СССР. Т. XII. Кн. 2. С. 614.

61. Там же. С. 135-136.

62. Коминтерн и Вторая мировая война. С. 112.

63. Там же. С. 121; Димитров Г. Война и рабочий класс капиталистических стран // Коммунистический Интернационал. 1939. № 8—9. С. 27—28; Он же. Дневник. С. 183—184.

64. Luczak Cz. Od Bismarka do Hitlera. Polsko-niemieckie stosunki gospodarcze. Poznań, 1988. S. 348, 355, 366.

65. Известия. 1 ноября 1939.

66. Цит. по: Żaroń P. Op. cit. S. 109—110.

67. Polska... S. 592.

68. Ibid. S. 593, 594.

69. Raack R.G. Polska i Europa w planach Stalina. W-wa, 1997. S. 21, 44, 188.

70. Sprawa polska w czasie drugiej wojny światowej w pamiętnikach. W-wa, 1990. S. 76; Tebinka J. Polityka brytyjska wobec problem granicy polsko-radzieckiej. 1939-1945. W-wa, 1998.

71. Polska... S. 618, 619, 625. Подробно см.: Duraczyński E. Polska 1939-1945: Dzieje polityczne. W-wa, 1999.